Урок мастера
Шрифт:
Два года прошло с тех пор, как он уехал из Лондона, — два года были очень большим сроком и такой важной вехою в его жизни (он ведь создал за это время роман, как ему казалось, куда более значительный, чем «Джинистрелла»), что, когда на следующее утро после своего приезда он отправился на Пиккадилли, он ожидал увидеть какие-то перемены, был готов к тому, что за это время что-то могло произойти. Но на Пиккадилли мало что изменилось (если не считать трех или четырех новых высоких кирпичных зданий там, где прежде стояли низкие темные дома), и яркий свет июньского солнца пробивался сквозь ржавую ограду Грин-парка и сверкал на покрытых лаком катящихся экипажах, совсем как такою же вот июньской порой в прежние, более легковесные годы. Ему приятно было все это узнавать, приятно видеть радушие, с каким его все здесь встречало, и к этому чувству присоединилась еще и радость оттого, что ему удалось закончить книгу, что он снова в своей стране, в этом огромном, деспотичном и вместе с тем увлекательном городе, который обещает ему все на свете, в городе, где все снова становится для него доступным. «Оставайтесь у себя дома и работайте здесь, пишите такое, о чем мы можем судить», — когда-то сказал Сент-Джордж, и теперь ему казалось, что он сам не хочет ничего другого, кроме как остаться дома и — навсегда. Уже под вечер направился он на Манчестер-сквер, отыскивая дом, номер которого он не забыл. Однако мисс Фэнкорт дома не оказалось, и, несколько этим огорченный, он отошел от двери. В эту минуту он столкнулся лицом к лицу с господином, который к этой двери подходил и в котором он сразу же узнал отца мисс Фэнкорт. Пол поклонился ему, и генерал ответил на его приветствие с присущей ему учтивостью, однако за учтивостью этой никак нельзя было понять, узнает он его или нет. Первым побуждением Пола Оверта было заговорить с ним; но потом он заколебался, он понял, что сказать-то ему, в сущности, нечего и что к тому же, хоть старый солдат и узнал его в лицо, он, должно быть, принимает его за кого-то другого. Поэтому он стал спокойно спускаться по лестнице, не подумав о том неотразимом действии, которое должно было произвести на генерала, никогда не упускавшего случая поболтать, то обстоятельство, что молодой человек его узнал. Лицо у Пола Оверта было выразительное; такие чаще всего останавливают ваше внимание. Поэтому не успел он сойти на десять ступенек, как услыхал, что его окликают сзади дружественным, не очень внятным: «Э-э, простите, пожалуйста!» Он обернулся, и генерал, улыбаясь, произнес:
— Может быть, вы бы зашли к нам? Мне хочется вспомнить, где я вас видел!
Пол отклонил его приглашение, а потом жалел об этом; день уже близился к концу, и мисс Фэнкорт могла вот-вот вернуться. Но отец ее оставил ему еще один шанс: больше всего он, как видно, был озабочен тем, чтобы его не сочли человеком негостеприимным. Вглядевшись в посетителя, он кое-что припомнил; во всяком случае, этого было достаточно, чтобы спросить:
— Так вы вернулись, вернулись?
Пол едва не проговорился, что вернулся только вчера, но потом решил удержать себя от чрезмерной откровенности, ибо незамедлительность появления его в этом доме выдала бы его с головой. Вместо этого он ограничился простым подтверждением самого факта, заметив, что очень сожалеет, что не застал мисс Фэнкорт. Он пришел в этот поздний час, надеясь, что она окажется дома.
— Я ей передам, передам, — сказал старик и тут же со всей учтивостью добавил: — Вы нас порадуете какой-нибудь новинкой? Прошло столько времени, не правда ли? — Теперь он окончательно припомнил, кто перед ним.
— Да, порядочно. Но работаю я очень медленно, — ответил Пол. — Мы с вами встречались в Саммерсофте, это было давно.
— Как же, и там был тогда Сент-Джордж. Помню отлично. Это было до того, как его бедная жена… — Генерал Фэнкорт на несколько мгновений умолк и умерил свою улыбку. — Смею думать, вы знаете?
— О кончине миссис Сент-Джордж? О да, я в свое время узнал об этом.
— Да нет же, я не о том… что он женится.
— Вот как! Я ничего об этом не слышал.
И не успел Пол спросить: «На ком?», как генерал упредил его, в свою очередь спросив:
— Когда же вы вернулись? Я знал, что вы в отъезде, от дочери. Ей очень вас не хватало. Вы должны показать ей что-нибудь новое.
— Вернулся я вчера вечером, — ответил молодой человек, который вдруг почувствовал, что ему сдавило горло и он едва может вымолвить слово.
— О, как же это мило с вашей стороны, что вы так скоро пришли к нам. Не могли бы вы с нами пообедать?
— Пообедать? — повторил Пол Оверт, которому не хотелось спрашивать, на ком женится Сент-Джордж, но который думал только об этом.
— У нас будет несколько человек. Разумеется, Сент-Джордж. Или заходите попозже, если вам это удобнее. Наверное, дочь моя ждет… — Тут он, как видно, заметил в поднятом вверх лице Оверта (тот стоял несколькими ступеньками ниже его) нечто такое, что заставило его замолчать, а эта минута молчания породила неловкость, от которой ему захотелось поскорее избавиться.
— Так вы, может быть, не слышали о том, что она выходит замуж?
— Выходит замуж? — изумился Пол Оверт.
— За мистера Сент-Джорджа, все только что решилось. Странная пара, не правда ли? — На это Пол ничего не нашелся ответить, он все еще не мог отделаться от охватившего его изумления. — Но, должен вам сказать, все будет хорошо… она так увлекается литературой, — добавил генерал.
Пол густо покраснел.
— О, подумать только… как это интересно, как чудно! Боюсь только, что я не смогу сегодня у вас отобедать. Большое спасибо за приглашение.
— Ну так вы должны приехать на свадьбу! — вскричал генерал. — Как же, помню этот день в Саммерсофте. Он отличный человек.
— Чудный… чудный! — пробормотал Пол, уходя. Он пожал генералу руку и удалился. Лицо его покраснело, и у него было такое чувство, что оно багровеет все больше и больше. Возвратясь домой, он прошел прямо к себе в комнаты и не стал обедать. Щеки его горели так, как будто кто-то его отхлестал. Он не мог понять, что же такое с ним случилось, какую злую шутку над ним сыграли, какое учинили предательство. «Никакого, никакого, — говорил он себе. — Это не имеет ко мне ни малейшего отношения. Меня это не касается. Мне нет до этого дела». Но вслед за этим смущенным бормотаньем снова и снова прорывался нелепый выкрик: «Неужели это было задумано… неужели задумано? Неужели это был план… неужели план?» По временам, задыхаясь от волнения, он вскрикивал: «Неужели я остался в дураках… неужели в дураках?» Если да, то ведь он был самым тупым, самым последним из дураков. Ему подумалось, что потерял он ее только сейчас. Он действительно отказался от нее, да, но это было совсем другое, это была закрытая, но не запертая дверь. А сейчас дверь эту как будто заперли у него перед носом. Но неужели он рассчитывал, что она будет ждать? Неужели она должна была столько времени ждать его — целых два года? Он не мог бы сказать себе, чего он от нее ждал, он знал только, что случилось то, чего он не ожидал. Случилось совсем другое… совсем другое. Возмущение тем, что его разыграли, горечь и гнев поднялись, вскипели в нем, как только он вспомнил о том, как почтительно, как доверчиво, как преданно он слушал Сент-Джорджа. Вечер был длинный, и долго еще было светло. Но даже когда стемнело, он не стал зажигать лампу. Он повалился на диван и лежал так несколько часов, то закрыв глаза, то вглядываясь в темноту, в позе человека, который старается приучить себя что-то вынести, стерпеть то, что из него сделали посмешище. О, до чего же он сам облегчил другому эту задачу! Мысль эта хлынула на него жгучим потоком. Услыхав, что пробило одиннадцать, он вскочил, вспомнив вдруг, что генерал Фэнкорт говорил, что он может прийти и после обеда. Да, он пойдет… во всяком случае, он увидит ее, может быть узнает, что все это значит. Ему стало казаться, что он получил только некоторые условия трудной задачи, а чтобы решить ее, надо непременно иметь их все.
Он быстро оделся и в половине двенадцатого был на Манчестер-сквер. У подъезда стояло множество экипажей; гости еще не успели разъехаться; от этого ему стало немного легче на душе; раз так, то она окажется не одна. На лестнице он встречал людей, они уезжали, словно продолжая некий начатый путь, вливаясь в бурный круговорот ночного Лондона. Отдельные группы все еще оставались в гостиной; она не слышала, как о нем доложили, и прошло еще несколько минут, прежде чем он мог подойти и заговорить с нею. За это время он успел увидеть Сент-Джорджа, стоявшего у камина и занятого разговором с какой-то дамой, но Пол старался не смотреть на него и поэтому не знал, заметил ли автор «Призрачного озера» его присутствие или нет. Во всяком случае, тот не подошел к нему. Подошла мисс Фэнкорт, едва только она его увидала. Она почти что кинулась к нему, улыбаясь, шурша шелками, сияющая, красивая. За эти годы он успел забыть, как она хороша, как лучезарно ее лицо; она была в вышитом золотыми узорами белом платье, а волосы ее высились золотым шлемом. Достаточно было одного этого мгновения, чтобы узнать, что она счастлива и счастье это утверждает себя великолепием и блеском. Но она не была расположена говорить с ним об этом, ей хотелось говорить только о нем самом.
— Я так рада, отец мне рассказал. Как это мило, что вы приехали!
Глядя на нее и пораженный тем, как она свежа и прекрасна, он не мог удержаться и не подумать: «Но почему же все-таки она достается ему, почему не человеку, который молод, силен, честолюбив и у которого есть будущее? Почему, такою юной и полной сил, она отдает себя неудачнику, отступнику, старику?» В эту критическую минуту он готов был кощунственно растоптать в душе даже то немногое, что оставалось от его веры в погрешившего против него учителя.
— Мне так жаль, что вы меня не застали, — продолжала она, — отец говорил мне. До чего ж это славно, что вы вспомнили о нас так скоро!
— А вас это удивляет? — спросил Пол Оверт.
— Что в первый же день? Нисколько, вы были таким всегда.
В это время к ней подошла попрощаться какая-то дама, и он вдруг увидел, что ей ровно ничего не стоило говорить и с другими таким же тоном; это была ее прежняя восторженность, прежняя экзальтация, волны которой разлились теперь еще шире, а если новый поворот в ее жизни нисколько их не сдержал, то, может быть, и тогда они тоже значили не больше, может быть, это была просто вошедшая в привычку добросердечность, с тою только разницей, что теперь девушка могла быть довольной, могла отдавать, ничего не ожидая взамен. О да, она была довольна, да и почему бы ей не быть? Почему бы ей тогда и не удивляться тому, что он явился к ней сразу, в первый же день, несмотря на то, что и прежде она видела от него одно лишь хорошее? Меж тем, пока она продолжала говорить с подошедшей к ней дамой, Пол Оверт отошел в сторону, и его противоречивой артистическою душою овладело какое-то странное раздражение, какое-то отрешенное разочарование. Она была настолько счастлива, что это граничило с глупостью, это как бы опровергало тот необыкновенный ум, который он прежде в ней находил. Неужели она не знала, каким дурным человеком мог быть Сент-Джордж, неужели не замечала его достойной сожаления ненадежности?.. Если не замечала, то она просто ничтожество, а если замечала, то откуда же тогда вся эта вызывающая безмятежность? Вопрос этот отпал сам собой, когда взгляд молодого человека остановился наконец на знаменитом писателе, который был его советчиком в трудное для него время. Сент-Джордж все еще стоял у камина, но теперь он был один (застывший в неподвижности и словно готовясь остаться после того, как разъедутся гости), и он встретил затуманенный взгляд своего юного друга, которого мучила неопределенность от того, что он не был уверен, есть ли у него право считать — а в негодовании своем он был бы ему только рад, — считать, что он сделался его жертвой. В какой-то степени ответом на фантастический вопрос этот было лицо Сент-Джорджа. Оно было в своем роде таким же благостным, как и лицо Мэриан Фэнкорт, — оно означало, что он счастлив; но вместе с тем лицо это, казалось, говорило Полу Оверту, что автор «Призрачного озера» уже больше ничего не значит… больше ничего не значит как писатель. В приветливой улыбке, которую он послал ему из другого конца зала, было что-то граничащее с пошлостью, с мелким самодовольством. Полу показалось, что сначала он даже не решался подойти к нему первым, как будто совесть у него была нечиста, но минуту спустя они уже встретились на середине зала и пожали друг другу руки крепко, а Сент-Джордж еще и сердечно. Потом оба они подошли к камину, возле которого тот перед этим стоял, и Сент-Джордж сказал: