Урок
Шрифт:
Человек, который обрушил на меня эту юношескую сумятицу вопросов, хочет видеть — видеть не что-либо совершенно конкретное, например, ближайшие перспективы развития науки, а видеть в совершенно особом понимании этого слова.
Видеть человека. Видеть жизнь. Видеть человечество. Мироздание…
Речь идет о потребности «рядового» читателя во все более объемном социальном, этическом — словом, философском! — зрении.
В наше время, за редкими исключениями, литературная критика не выполняет роли философской публицистики. И было бы наивно объяснять это только тем, что нет, мол, фигур, равных по масштабности
«Роман — это зеркало, с которым идешь по большой дороге», — любил повторять Стендаль. Ждать сегодня, пока дорога отразится в зеркале (то есть в «романе», в литературе), чтобы начать ее философски осмысливать, весьма рискованно: в действительной жизни, так сказать, под ногами, она уже будет не та.
И эта ситуация весьма усложняет задачи, стоящие перед сегодняшней философской публицистикой: она должна не только осмысливать, но и непосредственно отображать, то есть выполнять большой труд отбора. Ибо перед тобой уже не зеркало, а сама дорога с поворотами и рытвинами, с постоянно меняющимся ландшафтом.
Когда я пишу «сегодняшняя философская публицистика», то, несомненно, выдаю желаемое за действительное.
Мне трудно судить о том, есть ли такая публицистика за рубежом: у нас крайне скупо переводят работы западных публицистов. Но появляющиеся иногда сообщения о выпускаемых в католических издательствах миллионными тиражами книгах, которые посвящены смыслу жизни, назначению человека, о выступлениях в популярных журналах и газетах с беседами на животрепещущие современные темы философов-экзистенциалистов говорят о том, что потребность в философской публицистике, видимо, явление общемировое, отражающее особенности нравственного развития человечества. Социологи уже успели установить, что публицистику, помогающую читателю ориентироваться в лабиринте современной жизни, читают больше и охотнее, чем традиционные жанры: романы, повести и т. д. Человек порой не может разрешить себе роскоши идти по «большой дороге» с зеркалом. Дорога такая, что нужны не зеркала, а миноискатели.
Мне не хотелось бы тут бездумно повторять ставшие уже избитыми соображения о небывалой сложности нашего века. Эту сложность я и имел в виду, как легко догадаться, когда говорил о потребности видеть. Но вот что необходимо отметить: сложности этой соответствует новый уровень социального и нравственного сознания людей. Впервые в истории человечества становится возможным серьезный философский разговор с миллионами.
Но и в этом общемировом подъеме сознания советский читатель остается фигурой поразительной, даже уникальной. Философский склад ума, которым от века обладал «маленький человек» в России, беспокойный и бесстрашный искатель истины (что гениально запечатлели Достоевский, Толстой, Горький), теперь, когда для нашей Родины канула навсегда в вечность историческая эпоха «маленьких людей», этот философский склад ума раскрывается все полнее и ярче. Современник и соотечественник наш — удивительно, на редкость думающий человек!
Я мог бы еще долго говорить доброе и высокое о нашем, советском читателе, о его большой культуре, эмоциональном богатстве, таланте сопереживания и, разумеется, о его уме, но, видимо, полезнее, не распыляя похвал, обратиться
Думаю, что публицистика афоризмов, внешнего пафоса, только эмоций, даже обаятельно искренних, ярких эмоций, публицистика «возвышенных» и «испепеляющих» слов не может иметь сейчас большого успеха у читателей, даже когда за этой публицистикой и стоит человек, искренне взволнованный, много переживший.
(Понимаю, что вопрос об «эмоциональной» публицистике, о ее созвучности времени и сознанию читателя дискуссионен, и высказываю лишь мое личное мнение о ней, глубоко отрицательное.)
Вопрос о соотношении «ума и сердца» в публицистике (как и вообще в искусстве) сложен. Идеалом остается то «чудесное равновесие», которое оставили нам в наследство как нестареющую традицию великие мастера.
Но если же написано на роду подмастерьям нарушать «чудесное равновесие», я за то, чтобы сегодня перевешивала чаша ума, а не сердца.
Я верю, что публицистика, и не только конкретная, но и философская, может и должна быть строго доказательной.
Не случайно сегодня читатель относится с особым вниманием и доверием к материалам, повествующим о конкретных результатах научных исследований тех или иных, в том числе и социальных, явлений. Не случайно наибольший читательский успех в последние годы выпал не на долю журналистов, а на статьи экономистов, врачей, ученых, особенно социологов. Их образ мышления, их методы поиска решений, истины сегодня гораздо понятнее и ближе читателю, чем наши, порой и написанные с внешним блеском, но по сути дилетантские статьи.
Понимаю, что логика моих заметок несколько парадоксальна: начал с утверждения высокого назначения публицистики и публицистов, а закончил чуть ли не выводом о том, что нам пора уступить «стило» социологам и ученым. Я, может быть, и закончил бы этим, если бы… если бы не еще одна важная особенность читательской психологии. Кроме потребности в доказательности сегодня читатель испытывает и потребность в синтезе, в целостном понимании времени и человека. Этот синтез, эту целостность может и должна обеспечивать публицистика, создаваемая публицистами.
Одна из печальных особенностей нашей публицистики состоит, по-моему, в том, что она очень часто не доказывает то, что нужно доказывать с точки зрения сегодняшнего читателя, и доказывает то, что уже не требует доказательств.
Не стоит решать элементарную арифметическую задачу с помощью высшей математики, подобное усложнение само по себе еще не делает банальности открытиями. Между тем нередко обнаруживаешь с сожалением, что в основе «солидной», «сложной» статьи лежит бесхитростнейшее из уравнений.
И наоборот, то, что действительно требует, может быть, высшей математики, порой бездумно, будто бы элементы таблицы умножения, «скатывается» с нашего пера на бумагу…
И я думаю, что в истории литературы не было читателя, который бы со столь безошибочной остротой воспринимал малейшую попытку уйти от конкретности истин, как читатель сегодняшний…
Это не статист в общении с автором, а активно действующее лицо. Я был бы неискренен, утверждая, что сегодняшний читатель вызывает во мне ровное, умилительное отношение: он часто и раздражает меня неизменным желанием подвергать анализу то, что требует, по-моему, чисто эмоционального восприятия; он баснословно, донельзя избалован доказательствами естественнонаучными и еще не получил более глубокой и трудной школы философских доказательств.