Я считаю показательным, что за все годы моей полемики с теософами, ни в одной из книг или статей, написанных ими против меня, никто из них ни разу не дерзнул перейти к обсуждению собственно философских вопросов, разделяющих нас – вопросов о природе человека, о его личности и свободе, равно как и вопросов о свободе Бога, то есть к сопоставлению персоналистической и пантеистической философий…
Вместо этого они твердят на разные лады – “человеку, умеющему читать, не может быть неясным, что учение Рерихов – это не религиозный культ, а обычное этико-филосовское учение, которых было немало в истории человечества» [360] . Если уж слово «философский» авторы этого обращения не смогли написать правильно, то конечно, это не философская группа…Более сложен вопрос об отношении к философии книжного наследия Е. П. Блаватской. Она действительно ближе к Владимиру Соловьеву: имея, как и он, «медиумические» источники вдохновения, она стремилась к систематизации своих воззрений и излагала их в сознательно полемической
манере, стараясь обосновать, аргументировать те выводы, к которым она подводила своих читателей.Но Соловьев лишь мечтал о грядущем синтезе религии, философии и науки, тогда как Блаватской казалось, что она его уже осуществила.Если бы ее тексты появились во времена Сократа или Будды, их вполне можно было бы счесть философскими. Но за последующие полтора тысячелетия карта культуры значительно изменилась. В самой философии появились вполне строгие научные дисциплины и методы (что, конечно, не означает, будто вся философия как таковая сводится к ним). От натурфилософии отпочковалось естествознание. Появились свои традиции и методы у гуманитарных наук.Теософия же предлагает возвращение к той стадии развития культуры, когда философия еще не отделила себя от религии и магии, а естествознание и гуманитарные науки не отделились от философии. Теософия мыслит себя как «синтез науки, религии и философии» (таков подзаголовок главного труда Е. П. Блаватской - «Тайной Доктрины»). Однако изначальная неразличимость и позднейший синтез – это разные вещи. Синтез должен учесть и сохранить, вобрать в себя тот опыт, который был накоплен в период раздельного бытования тех источников, которые он «синтезирует». Чтобы совершить труд синтеза, необходимо владеть адекватными представлениями о том, что предлагается вовлечь в синтезаторский проект [361] .
360
Это цитата из иска, который 29 декабря 2000 г. Иркутское региональное отде ление МЦР подало в суд на Иркутский Региональный институт социальных инициатив за изданный им справочник, в котором «наше отделение и учение Рерихов характеризуют как секту, как религиозный культ». Лазарь Маркович Бакунин, вождь иркутских рериховцев, точно подсчитал, в какой он войдет убыток, если люди узнают о его религиозности: «Моральный ущерб мы оцениваем в один миллион рублей».
361
Выше мы уже видели, что теософы вовлекают в свой синтетический проект самые разные религиозные традиции, не удосужившись при этом всерьез изучить их. Для теософского синтеза оказывается вполне достаточным объявить себя или своих наставников, чьи голоса слышат теософы на спиритических сеансах, основателями каждой из заинтересовавших их религий. Даже ради решения задачи «претворения буддизма в ленинизм» Рерихи не потрудились изучить социалистическое учение – «Не вижу, чтоб чтение социалистических книг помогло» (Агни-Йога. Высокий Путь (часть 1: 1920-1928). М., 2002, с. 453).
Более сложен вопрос об отношении к философии книжного наследия Е. П. Блаватской. Она действительно ближе к Владимиру Соловьеву: имея, как и он, «медиумические» источники вдохновения, она стремилась к систематизации своих воззрений и излагала их в сознательно полемической манере, стараясь обосновать, аргументировать те выводы, к которым она подводила своих читателей.
Но Соловьев лишь мечтал о грядущем синтезе религии, философии и науки, тогда как Блаватской казалось, что она его уже осуществила.
Если бы ее тексты появились во времена Сократа или Будды, их вполне можно было бы счесть философскими. Но за последующие полтора тысячелетия карта культуры значительно изменилась. В самой философии появились вполне строгие научные дисциплины и методы (что, конечно, не означает, будто вся философия как таковая сводится к ним). От натурфилософии отпочковалось естествознание. Появились свои традиции и методы у гуманитарных наук.
Теософия же предлагает возвращение к той стадии развития культуры, когда философия еще не отделила себя от религии и магии, а естествознание и гуманитарные науки не отделились от философии.
Теософия мыслит себя как «синтез науки, религии и философии» (таков подзаголовок главного труда Е. П. Блаватской - «Тайной Доктрины»). Однако изначальная неразличимость и позднейший синтез – это разные вещи. Синтез должен учесть и сохранить, вобрать в себя тот опыт, который был накоплен в период раздельного бытования тех источников, которые он «синтезирует». Чтобы совершить труд синтеза, необходимо владеть адекватными представлениями о том, что предлагается вовлечь в синтезаторский проект [361] .
361
Выше мы уже видели, что теософы вовлекают в свой синтетический проект самые разные религиозные традиции, не удосужившись при этом всерьез изучить их. Для теософского синтеза оказывается вполне достаточным объявить себя или своих наставников, чьи голоса слышат теософы на спиритических сеансах, основателями каждой из заинтересовавших их религий. Даже ради решения задачи «претворения буддизма в ленинизм» Рерихи не потрудились изучить социалистическое учение – «Не вижу, чтоб чтение социалистических книг помогло» (Агни-Йога. Высокий Путь (часть 1: 1920-1928). М., 2002, с. 453).
Призывая различать религиозную веру и науку, я отнюдь не зову к их войне между собой, не призываю их к взаимной блокаде и отчужденности. Но как брак возможен только между двумя разными людьми, так и сотрудничество и диалог возможны лишь при наличии разнообразия и взаимного отстояния.
Поскольку рассмотрение того, какие ответы предлагает теософия на основные вопросы философии, остается за пределами данной диссертации, в пределах заявленной темы нас будет интересовать только одно: есть ли вообще у теософии возможность осуществить декларированный ею синтез. Представляет ли вообще Е. Блаватская, что такое методология рационального научно-философского мышления?
Владение научной дисциплиной предполагает не только знакомство с выводами той или иной научной теории, но и с методом, каким эта дисциплина пришла к своему выводу. Так что если сегодня философ, претендующий на научный характер своей работы, ставит перед собой задачу синтеза науки, философии и религии, то он должен заметить и учесть многообразие человеческого знания, представлять себе особенности каждой из этих трех областей человеческого познания и своеобразие тех методов, которыми пользуется каждая из них.
Собственно, именно знакомство с философией способно придать такому проекту методологическую ясность и обоснованность. Если же человек демонстрирует неспособность замечать противоречия в своих собственных текстах, если он не в состоянии адекватно осмыслить даже свои собственные действия (например, он не отдает себе отчета в том, на каком языке он говорит в данную минуту – на языке физики или мифа), то из этого следует, что из его синтезаторской суеты не может получиться научной философии (а именно это, наверно, должно быть итоговым продуктом синтеза по крайней мере «науки и философии»).
Одна из важнейших задач философии состоит в том, чтобы помочь исследователю осознать методологию его мышления и поиска. Критерий профессиональной состоятельности человека в том, что подлинный специалист всегда знает границы своей компетентности. Он знает, где границы применимости его метода. Он знает пределы своего знания и, соответственно, отличает от них запредельные пространства своей веры [362] .
Христианская теология (не каждый верующий, а именно профессиональный теолог) умеет различать, что в ее суждениях научно доказуемо, а что является предметом веры. Христианство, несомненно, есть вера. Это не научный образ познания мира, но действительно религиозный. Однако ряд областей богословия является вполне научным. Например, методы сбора материала и его интерпретации (герменевтики), способы доказательства и опровержения, которыми пользуется историк церкви или специалист по патристике, вполне идентичны методам работы светских ученых.
362
«Ненаучные концепции всегда формулируются вне связи с решением каких-либо реальных задач, существующих в той или иной конкретной области науки, а анормальные цели исследования декларируются здесь с самого начала. Это заявки на построение новых всеобъемлющих теорий, претензии на альтернативное общепринятому объяснение известных научных фактов, предложения по корректировке хорошо установленных законов природы и т. п. В качестве типичного примера можно сослаться на В. Вейника, который целеполагающую основу своей деятельности определяет как «необходимость иметь достаточно общую (единую) исходную теорию природы, охватывающую все нужные формы движения материи»» Дынич В. И. Ельяшевич М. А. Толкачев Е. А, Томильчик Л. М. Вненаучное знание и современный кризис научного мировоззрения // Вопросы философии 1994, № 12. С. 126). То же можно сказать и о «теории густот» Дмитрия Панина: «понятие густоты составляет универсальный принцип развиваемой автором модели мироздания. Лично я не очень верю в возможность получить единые средства описания природной и внеприродной реальности. Вряд ли стоило заниматься интерпретацией чудес как явлений, обусловленных целенаправленным воздействием трансфизических густот на густоты физического мира и тем более изобретать хромосомную интерпретацию непорочного зачатия. Но, уже имея универсальную концепцию мироздания, трудно удержаться от попыток ее использования повсеместно. Автор полагает, что «душа сконструирована на трансфизических частиц», которые, по его словам, гораздо мельче частиц физического мира. Вопрос, однако, в том, годится ли пространственно-временные понятие для характеристики внеприродных феноменов?» (Шрейдер Ю. А. Рецензия // Вопросы философии. 1994, № 5, с. 158).
Перед лицом теософского «синтеза» также уместен этот простой вопрос: все ли положения теософии научны? Может ли сама теософия различать в себе философские, научные и религиозные пласты? Если нет, если она постоянно путает религиозный и научный контексты, значит, именно философская методология в теософии отстутствует.
То, что в теософии есть суждения, признаваемые верными наукой, - несомненно. Например, свидетельство о том, что Гималаи — высокие горы). Немало штампов современной им научно-популярной литературы встречается в блаватско-рериховских текстах. Но не все верное является научным. И даже научный тезис, будучи оторванным от своих доказательств и пересаженным в иной контекст, перестает быть научным. Если я в своем тексте приведу общеизвестную и не мною составленную химическую формулу – из этого не будет следовать, что я стал ученым-химиком.
Поэтому проверочный вопрос о способности теософов рефлектировать свою собственную умственную деятельность я бы сформулировал так: то, что является собственно авторским в рериховских трактатах и в книгах Блаватской, — это все получено научным путем или каким-то другим? Если не все – то каково соотношение научных и ненаучных компонентов теософского смешения. Если же некие теософские тезисы самими теософами считаются научными, то каков был метод получения этих новых знаний и каков метод их проверки?