Уроки украинского. От Майдана до Востока
Шрифт:
— А стрелять в них мы можем?! — спрашивает Людмила.
Из-за соседнего столика встает группа молодых людей и спешно покидает бар. Светильник над столом военных медленно раскачивается.
— Если бы Россия не поддерживала их материально и человеческими ресурсами, в них бы не пришлось стрелять! — выкрикивает ей в лицо Богдан.
— Ха-ха-ха! — хрипло смеется она. — У себя сначала наведите порядок — со своими генералами, которые пропускают через границу эти «КамАЗы». А что вам Россия? Это вражеское государство! Но не российские генералы пропускают наши грузовики на территорию своей страны! А ко мне сегодня одна
— Не мы начали эту войну. Не мы начали в Крыму.
— Да какая теперь разница, кто войну начал?!
Мужчины замолкают, она отворачивается к стене. Берет салфетку, промокает глаза.
— Мы убиваем друг друга, — обреченно произносит она.
— Мы убиваем друг друга, — повторяет. — Вы! — Она тычет в них длинным ногтем с маникюром. — Вы посылаете наших детей туда голыми и босыми. Вы посылаете их против танков с сигнальными ракетами. Вы!
Долгая пауза, которую прерывает Остап.
— На Рождество я принимал российских детей у себя дома, — говорит он, прикладывая руки к груди. — Мы везде их водили, все им показывали. Покупали билеты обратно, а они приехали домой и сказали: «Там бандеровцы! Они детей едят», — Остап обреченно роняет руки вдоль толстого тела. — И что ты будешь делать? Может, плохо так говорить, но я не хочу с этими людьми жить в одной стране. Моя мать жила в России и разговаривала по-русски. Мой отец — кавалер двух орденов Славы. И чтоб вы понимали — я с Бандерой хороводов не водил. Я ж продукт советской эпохи! У меня русская соседка Римма, живет здесь с тридцать девятого года. Она каждое утро матом по-русски ругается на наших алкоголиков. Я ей: «Римма, давайте по-украински — они ж вас не понимают». Она мне: «Ах ты такой-сякой, пошел на х…, п… такой!» — Остап застывает и съеживается. — Ну как я могу к русским относиться? Куда ни пойдут, везде сеют добро, б… Да не ходите вы уже никуда! — взвизгивает он. — Сядьте, посидите!
Стол вздрагивает гомерическим хохотом.
— Американцы им плохие, — продолжает Остап. — А мы хотели быть нужными русским так, как нужны американцам! Мы бы тогда в нейтралитете б и умерли! Но мы ж, бандера неблагодарная, от добра добра стали искать. Боже ж ты мой… Да, мы запутались, это надо признать. Мы наделали много ошибок. — Он плюхается на стол и закрывает лицо руками. За столом перестают смеяться. — Мы их уже не исправим, — отнимает от лица одну руку и осеняет воздух мелкими крестиками. По щеке скатывается слеза. — Прости, господи… — произносит он. — Прости нас, господи, — снова закрывает лицо и говорит из-под ладоней. — Я же от них, от русских, не отказываюсь. — Остап делает щель в пальцах и смотрит оттуда набрякшим глазом. — Если русские придут в сознание, я от них не отказываюсь. Я же ж их все равно люблю.
Западная Украина. Граница с Польшей
«Уазик» движется по узкой лесной колее. С обеих сторон в окна заглядывает растущий по обочине кустарник. Вскоре с правой стороны вырастает крупная сетка. Дальше начинается Польша. За рулем — пограничник с погонами на пятнистой футболке. На заднем сиденье еще двое. Между собой пограничники говорят на украинском — о гробах, которые привезли во Львов ночью. Всего, как становится ясно из разговора, за время конфликта в область прибыл восемьдесят один
Машина въезжает на территорию воинской части и останавливается на полянке. Здесь человек сто в военной форме. В дальнем конце разбита полевая кухня. Посередине сторожевая вышка. Полянку меряет шагами военный, прижимающий к уху телефонную трубку.
— Я знаю! Знаю! — кричит он. — Федютину перезвонить?! А я вам еще раз говорю: на складе у нас осталось восемьдесят пайков! Восемьдесят! Вы меня чуете?! Или вы меня не чуете?!
За его спиной шеренга из пятнадцати пограничников. Совсем скоро их отправят на восток. Они припадают на одно колено. Целятся. За их спинами прохаживается инструктор. Пахнет скошенной травой.
— Рассказываю, — начинает он на чистом русском. — Для того чтобы автомат попадал точно в цель, вы никуда не спешите, мягко нажимаете пальцем на спусковой крючок и… попадаете. Правая нога должна стать продолжением автомата. Воздух выдохнули… и стреляйте.
Пограничники выдыхают. Лесную тишину разрывают сухие хлопки.
— Вы так хорошо говорите по-русски, — я подхожу к инструктору. — Откуда вы?
— Из Донецка, — отвечает он.
— Когда они уезжают? — киваю на стреляющих.
— Когда прикажут. Но ехать никто не хочет.
— Смысла нема, — оборачивается один из шеренги. — Сами не знаем, зачем едем, но едем.
— А если убьют, компенсация семье шестьсот тысяч гривен, — оборачивается еще один.
— И обеспечения у нас ноль, — продолжает инструктор. Лицо его становится злым. — Но мы все равно поедем. Все, кто не за нас, против нас! — зычно, для бойцов, произносит он. — Я не капеллан и проповеди врагу читать не стану! Не забываем, что пуля летит по навесной траектории! Она не летит прямо! Значит, передвижения должны быть хаотичными! Ха-о-тич-ны-ми!
Еще одна воинская часть. Кабинет. За столом майор, пожелавший не раскрывать свое имя. Он принимал участие в работе штаба АТО. Через несколько дней собирается отбыть в новую командировку на передовую. Сейчас он пьет чай из кружки.
— Солдаты не хотят понять, — говорит он, — что им придется брать инициативу на себя. Война не ведется по штампам. Война — это ежесекундная архикритичная ситуация, в которой происходит смерть! — Он стучит ложкой по столу. — Поэтому солдату надо включать голову! Не надо стоять как бараны, когда твои товарищи просят о помощи! Кто такой герой? Это человек, который в отдельно взятой ситуации берет всю ответственность на себя.
— И такое может исходить от маленького солдатика — рядового? — спрашиваю я.
— На войне право голоса имеют все. Решение принимает командир, но если оно неправильное, солдаты включают инициативу. Они берут командира за ухо и говорят: «Слушай, мы тут чьи друзья — украинских граждан или русского медведя?» Но солдаты до сих пор не могут понять своим куриным умом, что они на передке, а там есть только смерть. Знаете, почему те, с кем вы встречались, задают себе такие бестолковые вопросы: «А почему мне не отдают приказа стрелять во вражеский беспилотник?» А потому что они морально не готовы взять на себя ответственность. А почему бы ему, солдату, не сделать так: пах! — ой, упал. И что ж он такого плохого сделал? И как же его накажут? Родителей вызовут на передовую?! — кричит он, лицо его краснеет, а грудь раздувается под военной формой.