Ускользающие улики
Шрифт:
— Мистер Берлингтон желал бы видеть вас, Каннингэм Хауард с видом конвоира ждал, пока Николас встанет.
Еще хорошо, что этот тип не ввалился в кабинет мистера Берлингтона, а просто впустил его и удалился с осуждающим видом.
Вполне уютный кабинет располагался в бывшей гостиной, где сменявшие друг друга хозяйки поместья Доллинггрейндж музицировали или сидели у трех высоких окон за вышиванием. Тогда окна занавешивались дорогими портьерами, теперь же их не было. Светло-зеленые стены смотрелись довольно уныло. Два новых коврика заменили изысканный ковер, который вместе со старинной мебелью был продан с аукциона. В комнату поставили рабочий стол, книжные шкафы, бюро для хранения документов и несколько весьма удобных стульев.
За столом сидел мистер Берлингтон — худощавый, раздражительный и острый на язык джентльмен. Он был к тому же неглуп, иначе бы не сидел в этом кресле. Что да, то да, хотя никаких иных достоинств Николас в нем не замечал. Начальник быстро сказал:
— Входите и закройте дверь!
Николас повиновался. В кабинете он увидел еще одного человека. Тот смотрел в окно, но сразу обернулся и подошел ближе. В обществе его вполне можно было и не заметить: рост средненький, ни худой, ни толстый, очки в неяркой оправе, вся цветовая гамма, как защитный покров. Редкие белесые волосы мышиного оттенка, невыразительное лицо, совершенно неприметная одежда. Мистер Берлингтон повернулся к незнакомцу и сказал:
— Это Николас Каннингэм. Пусть он сам даст вам отчет о том разговоре, что я провел с ним утром.
По спине Николоса пробежал холодок. Он понял, что неприметный джентльмен — заметная персона. Даже очень заметная персона. Его представили этой важной персоне скорее как обвиняемого в зале суда, чем как просто подчиненного.
По-прежнему безымянная важная персона опустилась на стул. Николасу тоже было ведено сесть. Он сел на стул, явно предназначенный ему заранее, лицом к свету, льющемуся их трех незанавешенных окон. Мистер Берлингтон произнес:
— Итак, Каннингэм.
— Я не совсем понимаю, с чего мне следует начать, сэр.
— Вам следует повторить весь наш утренний разговор, — нахмурился мистер Берлингтон, — с той самой минуты, как вы вошли сюда и закрыли за собой дверь. Что вы говорили, что вы делали.
Странная задачка. Что-то вроде проверки на внимание. Он ответил:
— Вы сидели за столом и что-то писали. Я подошел к вашему столу и сказал: «Это случилось опять, сэр».
— И что вы имели в виду?
— Вы хотите, чтобы я рассказал обо всем, что произошло до того?
— Разумеется.
— Около месяца назад я обнаружил у себя в кармане странный листок бумаги. Казалось, что он уже пролежал там некоторое время, но я не знаю, как он туда попал.
Листок был помятым и потрепанным. На нем что-то было написано карандашом, очень бледно, но слова не были английскими, и буквы тоже.
Важная персона с неважнецкой наружностью наконец заговорила:
— И что же это были, по-вашему, за буквы?
— Я подумал, что, может, русские или это алфавит одного из восточноевропейских языков.
— Почему вы так подумали?
— Потому что они были не латинские.
— Вы понимаете по-русски?
— Нет, сэр.
— Какие языки вы знаете?
— Французский, немного немецкий, ну и латынь слегка, на уровне школы.
— И вы не смогли прочесть записку?
— Нет, сэр.
— Что вы с ней сделали?
— Решил, что лучше показать ее мистеру Берлинпону.
— Что заставило вас так подумать?
— Я подумал, что записка на русском и что лучше показать ее ему.
Еле заметным жестом Николасу дали понять, что ему следует держаться спокойнее. Мистер Берлингтон попросил его продолжать.
— Сегодня утром я получил еще одну записку, и это мне Уже совсем не понравилось. Я спустился к завтраку, и моя тетя подала мне смятый листок. Накануне вечером она зашивала дыру в кармане моего пиджака и обнаружила листок между подкладкой и материалом. Он, видимо, провалился в дырку. Тетя подумала, что листок, вероятно, мне нужен.
Тихим голосом незнакомец снова задал вопрос:
— Она прочла, что было в записке?
— Она никогда не читает личных писем.
— Но она могла подумать, что это не личное. Читала она его?
— Не знаю.
— Вы ее не спросили?
— Нет, — Николас немного покраснел.
— Почему?
— Не хотел показывать, что это для меня важно.
— Вполне понятный довод, если бы записка не была личной. А могла она быть личной?
Последние слова были произнесены совсем тихо, но ему словно бы направили в лицо прожектор. Совершенно неожиданно.
— Нет, сэр, — сказал он, надеясь, что не слишком долго раздумывал над ответом.
— Может, вы объясните поточнее?
— Я не знал, что было в записке. Я вспомнил тот листок и подумал, что это такой же. Мистер Берлингтон не хотел, чтобы эта история обсуждалась.
— И вы не прочли ее сразу?
— Нет, только когда остался один. А при тете просто сунул в карман, чтобы она сочла ее просто безделицей.
— А вы уже решили для себя, что это не безделица?
— Я подумал, что ее необходимо также показать мистеру Берлингтону.
— И когда вы решили показать ее?
— Как только прочел.
— Сейчас я сам ее прочту, — сказал незнакомец тем же тихим голосом. Листок достали из записной книжки, очки склонились к нему. Голос прочел:
— «Вы сами должны понять. Если Вы не можете предоставить нам лучшего материала, Вы нам не нужны, а когда что-либо больше не требуется, лучше его убрать».
— Как вы это восприняли?
— Подумал, что кто-то пытается меня скомпрометировать.
— И вы решили пойти к мистеру Берлингтону. Очень разумный шаг. В сущности, вы именно так должны были поступить, если бы хотели защитить себя от некого нанимателя, которого вы перестали удовлетворять и который собрался вас убрать.
Николас оттолкнул стул и порывисто вскочил:
— Сэр, я протестую!
Глаза за неброскими и немодными очками внимательно изучали его.
— Так. Протестуете? И стали бы в любом случае. Разве нет? И чем больше будете протестовать, тем справедливее мое предположение.