Усобники
Шрифт:
Чем ближе подступали дружины к Новгороду, тем чаще останавливались на привалы. Оттепель затрудняла дороги. У князя Дмитрия даже мысль родилась: а не воротить ли дружины? Но тут прискакал из авангарда гонец, возвестил:
– Новгород открылся, монастыри и деревеньки завиднелись!
Дружины подошли к Новгороду, расположились под стенами. По Волхову охватили город. Вооружённые новгородцы взошли на стены, готовились отразить дружины Дмитрия. Удивлялись:
– Аль мы недруги, чтоб нас осаждать?
– Диво-то какое — Русь на Русь ополчилась!
–
Князь Дмитрий тем часом объехал город, спросил воеводу:
– По силам ли нам город взять? Аль измором?
– Коли сомневаешься, чего ради в эту землю шли?
– То так.
– Надобно стрелы калёные пустить!
– Подождём, может, миром урядимся?
Дни начинались с колокольного перезвона. Заводили в Святой Софии, подхватывали в монастырях, за городскими стенами. В первый же день гридни из младшей княжеской дружины поставили Дмитрию шатёр. Ждали послов новгородских. Лишь на третий день открылись Половецкие городские ворота и выехала колымага архиепископа. С помощью монахов вылез Киприян. Дмитрий подошёл под благословение. Архиепископ спросил сурово:
– Почто ты, князь, войско на Новгород навёл? Я ли не молил тебя? Тебе бы Русь беречь!
– Прости, владыка, но я ли Русь разоряю? Не пора ли Новгороду припомнить, что он не вольный город Брюгге, а искони русский, и ему надлежит повиноваться великому князю?
Смолк Дмитрий. Киприян заговорил снова:
– Новгородцы вольны в выборе князя, и коли тебе память не изменяет, и отца твоего звали. Ты на Шелони с посольством говорил и думал, что новгородцев на колени поставил? Ан нет. И коли ты станешь разорять наши земли, Новгород за себя постоит. Уводи, князь, дружины, не вводи новгородцев во искушение…
Возвратился архиепископ в город, а великий князь развернул дружины вокруг Новгорода и велел изготовиться. А сам дозоры что ни ночь объезжал — проверял, не замышляют ли чего новгородцы.
Однако всё было тихо. Новгородцы жили прежними устоями: с утра звонили колокола по церквям, звенели молоты в кузницах, и ратники со стен не задирали дружинников.
Дмитрий жаловался Ростиславу:
– Я ожидал, что Новгород откроет ворота и не станет оказывать сопротивление. Но сейчас вижу, новгородцы настроены решительно. Они подготовились к длительной осаде. У них хорошие запасы, чего нет у нас.
Созвал Дмитрий воевод. Собрались в шатре великого князя. Дмитрий заглянул каждому в глаза:
– Что скажете, воеводы, стоять ли нам тут, измором ли брать?
– Великий князь, — заявил воевода Георгий, — ростовская дружина не готова зимовать здесь.
– Уходить нам надобно, — поддержали ростовского воеводу другие.
Дмитрий нахмурился:
– На длительную осаду и я расчёт не держал. В таком разе, воеводы, готовьте дружины, уводите гридней по удельным княжествам.
Глава 4
Изба тиуна Онцифера — на земле боярина Прова. Сам боярин в дружине великого князя числится, потому Онциферу воля, он сам себе во всём хозяин.
Просторную избу-пятистенку срубили тиуну смерды, покрыли не соломой — тёсом. И хозяйство у него крепкое: лошадь, две коровы и птица всякая. А жены у Онцифера нет, во всём мать управлялась, когда жива была. Вот и привёл тиун к себе в избу Аксинью, а Будыя поселил на подворье боярина, пока недоимки за ними числятся. Холопом кабальным стал Будый.
Показал Онцифер Аксинье хозяйство, заметил:
– Не в бедности жить будешь, как у Будыя, в сытости…
Темень ещё, а Аксинья уже коров доит, хлев чистит. Сена из стога надёргает, в ясли заложит и птице зерна засыплет. Онцифер тем часом коня выведет, напоит и в телегу впряжёт. А умащиваясь, непременно Аксинью ущипнёт:
– Эк, вроде теля: кто погладит, того и полижет.
Не раз Аксинья Будыя добром вспоминала: тот жену жалел, от трудной работы берег, а у Онцифера нет к ней жалости. Ещё и ночами досаждал. Ко всему попрекнёт:
– Я тебя, Аксинья, из нужды взял!
Сколько бы терпеть Аксинье, не случись чуда. Не углядели на боярском подворье за кабальным холопом: выждав время, когда псы лютые к Будыю привыкли, он и объявился у избы Онцифера. Прокрался к оконцу, прислушался. Тихо. Вдруг услышал голос Онцифера на сеновале.
Тихо ступая, подошёл Будый, затаился. Вскоре тиун с сеновала спустился, промолвил со смешком:
– Хороша, ух как хороша телка.
Тут Будый и подстерёг его. Один взмах — и обушок топора опустился на голову Онцифера.
– Аксинья, Аксинья! — позвал Будый. — Бежим!
Собрались наспех, и ушли в края глухие, где жил народ тихий, обид никому не чинивший, — мещера…
От новгородского похода затихла на время удельная Русь, и даже братья Невские помирились. Не стал городецкий князь требовать себе великого княжения.
Однако Дмитрий не верил, что наступил конец распрям, знал, браг Андрей не угомонится. А как хотелось переяславскому князю тишины и покоя…
Великий князь Дмитрий ехал из Владимира в Переяславль-Залесский и был уже на половине пути, как вдруг заметил несколько берёзок, стоявших обочь дороги. Они напомнили ему, что если взять отсюда к лесу и чуть углубиться, то выедешь на ту поляну, где живёт бортник Ермолай, у которого князь отдыхал, возвращаясь из Ростова.
Велев воеводе следовать по переяславской дороге, Дмитрий с отроком свернул к лесу. Захотелось ему увидеть старого пасечника, услышать, как спокойно гудят пчелы, и посидеть у одноногого столика. Дмитрий не знал, о чём они с Ермолаем будут говорить, но его потянуло на эту встречу. А может, решил князь посетовать на тоску, какая уже со смерти Апраксии гнетёт его?