Усобники
Шрифт:
Брёл Савватий, к дороге приглядывался, решил для себя, что рано или поздно, но попытается бежать из неволи.
Ростом Савватий невелик, но коренаст, широкоплеч, крутолоб и силы недюжинной. Как-то засел в колее воз с камнями. Не тянут кони, рвут постромки. Мужики намерились разгружать телегу, но подошёл Савватий, упёрся плечом и вытолкнул воз.
Но то было в Суздале, а нынче захилел он. Пища в неволе пустая, похлёбка жидкая и малый кусочек лепёшки в день. В животе у Савватия урчание, а ночами снилась ему еда обильная. Чаще всего — будто ест он щи наваристые с хвостом говяжьим. От голода у
Однако последний месяц ордынцы стали кормить суздальцев получше, давать варёную конину и рыбу, какой в низовьях Волги ловилось множество. По всему видать, испугались, что вымрут каменщики и дворец ханский не достроят.
Из месяца в месяц мечтал Савватий о побеге. Но из поруба, куда бросали их на ночь, не убежишь, а на стройку гонят — караул за каждым.
Приглядел себе Савватий товарища, тоже суздальца. Начал подбивать его вместе бежать. Касьян — так звали парня — уходить из плена соглашался, но говорил, что пробираться надо не на Рязанщину, а на запад, где, по слухам, земля Тмутараканская. Касьян твердил, что татары не станут искать беглецов на той дороге, но Савватий не соглашался.
В Орде Савватий язык татарский осилил, по-татарски говорил не хуже, чем по-русски. Думал, авось пригодится.
Иногда суздальских каменщиков навещал епископ Исмаил. Исповедовал, рассказывал, кто из князей к хану на поклон приезжал, говорил, будто вскоре великий князь в Орду приедет.
Услышал о том Савватий и решил: коли выпадет удача увидеть великого князя, ударит он ему челом, умолит выкупить его либо помочь тайно добраться до Руси.
…И никто не ведал, когда начался день и когда наступила ночь, — говорил сказитель.
Тьма окутала город и реку. Уставшие мастера хлебали жидкую кашу и слушали сказителя, а тот говорил нараспев:
…Дым и огонь сжирали всё… И звери разбегались в страхе невесть куда, а птицы не могли передохнуть и летали в небе, пока не падали замертво… От хохота и воя ордынского стыла в жилах кровь…
– Страхота-то какая, — выдохнул один из каменотёсов.
– А когда они волокли нас в Сарай, аль не такое творилось? — спросил Савватий.
– Так-то оно так, — согласились мастеровые. — Ужели воли навек лишились?
Савватий кинул резко:
– Как кто, а я бегу. Лучше смерть от сабли татарина, нежели доля рабская.
Каменотёсы замолчали надолго. Взошла луна, и в небе зажглись редкие звёзды.
Один из каменщиков сказал удивлённо:
– Здесь и звёзды не такие, как у нас. Эвон, крупные, а у нас небо словно просом усеяно.
– Ить верно приметил.
– В такую бы ночь да не на чужбине, а дома, с девкой на опушке миловаться.
Завздыхали. Кто-то закашлял надрывно, болезненно.
– Чего захотел, забудь о том.
Вскоре караульные принялись загонять мастеровых в поруб, а Савватий, пока кашицу хлебал, по сторонам поглядывал, примерялся, в какую сторону ему податься, коли удастся бежать.
В казане булькала густая, наваристая уха. Помешивая большой деревянной ложкой, вырезанной из дичка яблони, Савватий переговаривался с татарином Гасаном, караулившим суздальских мастеровых.
Старый Гасан, с бельмом на левом глазу и глубоким шрамом, обезобразившим его лицо, в рваном чепане, дожидался, пока сварится уха, и в который раз рассказывал Савватию, как ходил с Берке-ханом в земли урусов и привёз оттуда себе жену, красавицу уруску. Она родила ему сына, и он уже взрослый и успел с царевичем Дюденей побывать на Руси.
Савватий полюбопытствовал, понимает ли сын по-русски, ведь у него мать россиянка.
Гасан развеселился: к чему ему язык урусов? Скоро все урусы заговорят по-татарски.
«Может, оно и так, — подумал Савватий. — Эвон, как ордынцы хозяйничают на моей земле, сколько жён увезли к себе, а их сыновья от русских матерей ходят в набег на русские княжества…»
Вчера у суздальских каменщиков побывал епископ Исмаил и ничем не утешил Савватия. Одна осталась надежда — бежать из неволи. К этому он давно готовится, для чего и дружбу с караульным завёл.
Гасану Савватий приглянулся: ловок урус, камень точит, ножом вырезает всякие украшения и с рыбой управляется споро. Так запечь её в глине да с травами даже жена Гасана, уруска, не могла.
Карауля суздальцев, Гасан оставлял Савватия с собой у костра. Тот чистил рыбу, какую приносил Гасан, варил уху, и они вели долгие разговоры. Савватий больше помалкивал, а Гасан предавался воспоминаниям. Чаще всего рассказывал, как мчались в набег на русские княжества. Шли Волгой, до излучины, потом вверх по Дону и вторгались на Рязанщину. Войско делилось, и пока одна часть продолжала преследовать княжеские дружины, другая угоняла людей в полон и увозила всё, что приглянулось ордынцам. Возвращались в степь, а зарево пожаров освещало им дорогу.
Савватий же думал о побеге…
В полдень князь Андрей прошёл через княжеский двор, поднялся по скрипучим ступеням угловой башни бревенчатой стены. Холодный северный ветер продувал насквозь, не спасал и подбитый мехом корзно.
Городецкому князю вспомнилось, как в такую пору дворовые девки напевали:
Матушка Покрова, Покрой землю снежком, А меня женишком!Ветер гнал по Волге крутую волну, она плескалась в брёвна причала, разлеталась мелкими студёными брызгами.
С высоты башни открывалось правобережье, пойма реки, луговина, поросшая уже пожухлой травой, По утрам она покрывается мучным налётом. А вдали стена леса и глушь — ни деревеньки, ни избы.
Городец — городок малый, удел бедный. Даже торг, и тот чаще пустует. В праздничные дни церкви посещают несколько прихожан. В Городце две деревянные церквушки да ещё женский монастырь в несколько келий.
На княжеском дворе хоромы боярские и палаты князя Андрея, совсем опустевшие после смерти жены. А за городской стеной домики и избы ремесленного люда и смердов-хлебопашцев. Вот и весь посад.