Усобники
Шрифт:
Потому, объявив себя ханом Ногайской Орды, он не возводит дворцов и живёт в степи. Ему ставят шатры там, где он захочет, и Ногай видит на много вёрст юрты и кибитки своих соплеменников.
Неисчислимые табуны Ногая пасутся от уделов русских княжеств до вод моря Чёрного и от гор Угорских до кочевий Золотой Орды…
Горят костры ногайских становищ, и их дымы стелются по степи. Хан любит этот горьковатый кизячный запах, он напоминает ему голодное детство и его многочисленный нищий род.
Прикроет Ногай глаза, и видится ему крытая войлочная кибитка, где войлок прохудился и через дыры смотрится небо, а в дождь льёт вода. Мальчишкой высунется он из кибитки, поглядит на отца, трусившего на мохнатой лошадёнке с вислым брюхом. Отец гонит трёх жерёбых кобылиц. Это и весь табун Ногая. Когда кобылы ожеребятся, мать напоит Ногая кобыльим молоком и будет сбивать в бурдюке кумыс.
Но то было далёкое прошлое. Теперь он самый богатый и самый могущественный хан, потому как много лет был непобедимым военачальником и во всех походах водил тумены Орды…
Великий хан принимал смиренно склонившегося перед ним владимирского князя Дмитрия. Хан сидел на высоких кожаных подушках в окружении мурз и темников.
Посреди белого шатра стояла чаша с горячей варёной молодой кониной и бурдюк с кумысом. Сподвижники хана, молча, пили кумыс, жадно рвали зубами мясо и тыльной стороной ладони или рукавами вытирали сальные губы. Чавкали дружно, когда, откинув полог шатра, в него вступил русский князь.
Дмитрий поклонился Ногаю, все перестали есть, уставились на князя.
– Здрав будь, великий хан, и вы, его сподвижники, — сказал Дмитрий. — Справедливости пришёл я искать у тебя, могучий хан.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ногая, он новел рукой, проговорил:
– Садись, конязь Димитрий, ты мой гость. Я гостя люблю. Ты проделал длинный путь и привёз мне дорогие подарки. Я видел их. Эти меха будут греть меня снежной зимой. Теперь я хочу, чтобы ты поел с моими верными темниками и мурзами.
Поджимая калачиком ноги, князь сел. Ему налили в чашу кумыс, протянули кусок мяса. Дмитрий пил кислый, отдающий резким запахом кумыс и чувствовал на себе взгляды татар. Потом он ел мясо, и Ногай одобрительно покачивал головой. А вокруг все жадно ели, причмокивали, сыто отрыгивали.
Так тянулось долго. Дмитрию это время показалось вечностью. Но вот Ногай спросил, и все дружно перестали жевать:
– Что привело тебя, конязь, ко мне?
И глаза-щёлочки хана вперились в Дмитрия.
От неожиданности он вздрогнул. Однако тут же ответил:
– Справедливости твоей ищу, мудрый хан. Орда твоя несметна, а сам ты подобен библейскому Соломону. Брат мой, городецкий князь, несправедливостью живёт, великого стола ищет и на хана Тохту расчёт держит. Он на Русь орду навёл.
При имени Тохты Ногай поморщился:
– Хе, конязь Андрей нарушил закон Ясы. Не ему, а тебе, конязь Димитрий, конязь Искандер дал Владимир. Городецкий конязь, сын Искандера, против воли отца поступил и за это достоин наказания. — Неожиданно он хитро посмотрел на Дмитрия, и его губы скривились в усмешке: — Отчего вы, дети Искандера, грызётесь, подобно лютым псам?
Темники и мурзы согласно закивали, но Ногай снова подал голос:
– Я помню Искандера, его любил могучий Бату-хан, внук покорителя вселенной.
– Великий хан, — осмелился вставить Дмитрий, — князь Андрей возомнил себя великим князем.
– Хе, ты, конязь Димитрий, говорил мне о том. Но Тохта не станет благоволить к Андрею. А я дам тебе, конязь Димитрий, ярлык в подтверждение, чтобы чтили тебя великим князем Владимирским.
Лето на осень повернуло, когда Дмитрий возвращался от ногайского хана. Дни стояли пасмурные, дождливые. Случалось, с утра мелко сеет дождь, а к полудню перейдёт в крупный, холодный. И так дотемна… Земля не успевала принимать влагу и под конскими копытами чавкала, подобно тому как чавкали, объедаясь, в шатре Ногая его сподвижники.
Едва останавливались на стоянку, как гридни разводили костёр, обсушивались, но уже на следующем переходе одежда делалась мокрой, тяжёлой, особенно под броней. Не спасал Дмитрия и корзно, подбитый мехом.
Днями и ночами в пасмурном небе кричали перелётные птицы. На озёрах и плёсах сбивались в многочисленные стаи, нагуливали жир, готовились к дальнему полёту.
Удивлялись гридни: как добираются птицы до тёплых земель и где эти края без снегов и морозов?
Ещё ехали степью, когда неожиданно прекратились дожди, резко потеплело, а днём в воздухе повисали серебристые нити паутины. В тёмной южной ночи запахло чабрецом и полынью, застрекотали кузнечики. С хрустом пощипывали траву стреноженные кони.
Князь не велел ставить шатёр, а, разбросав потник по шелковистому ковылю и положив под голову седло, сладко дремал, довольный своей поездкой. Он надеялся, что теперь-то между ним и Андреем установится мир…
В Переяславле-Залесском Дмитрий не задержался, передохнув и приняв баню, отправился во Владимир. Издалека увидел, как отстраивается город. Уже встали заново стены и башни, подняли детинец, местами его подлатали камнем. Возвели сгоревшие деревянные церкви и хоромы. Из брёвен срубили княжеский дворец и палаты митрополита с резными, затейливыми переходами.
Избы на посаде тёсом крыли, реже соломой. Мастеровой люд наладил кузницы, гончарни, печи для обжига, плотницкие. По берегу Клязьмы баньки курятся, у дощатых причалов ладьи на воде покачиваются.
А за городскими стенами, где торговая площадь, ряды и лавки крыты свежим тёсом, и всё торжище владимирцы плахами вымостили.
Дмитрий усмехнулся: любят владимирцы свой торг. По воскресным дням здесь всегда людно. Свои ряды у каждого ремесленного человека: у кузнецов и плотников, гончаров и кожевенников.