Усобники
Шрифт:
Городецкое княжество не то, что Переяславль-Залесский удел, всем богатый: и людьми, и землёй плодородной.
Князь Андрей хоть и не выдался ростом, но кряжистый, плотный. Скупая борода с редкой проседью. В последние годы надеждами жил городецкий князь. Всё мечтал: станет великим князем — всех удельных князей под себя подомнёт. Ан нет. Дмитрий в Переяславле-Залесском отсиделся и к Ногаю отправился. А от него с ярлыком воротился. Теперь Дмитрий удельных князей к себе во Владимир затребовал. О чём речь вести будет? Опасался князь Андрей, как бы удельные князья не наплели на него лишку.
Добрым
И снова вернулся к прежней мысли: о каждом удельном князе подумал. Особенно о Фёдоре Ярославском: хоть он и в родстве с Ногаем, но водить дружбу с Дмитрием ему ни к чему.
И, чуть погодя, решил: надобно ехать во Владимир, с братом мириться.
Он не помнил, чтобы его звали по имени. Всё больше как рыбака окликали. Да он и был рыбак. С юности во многих реках рыбу ловил. Теперь на Клязьме осел.
Когда татарин зарезал Ничипора, Силантий от ордынцев в лесу схоронился. А когда князь возвратился во Владимир, Силантий на паперти побирался. Похолодало — у княжеской поварни прижился. Здесь с голоду умереть не давали: то хлеба кусок вынесут, то щей в миску плеснут.
Выйдет Силантий на берег Клязьмы, постоит молча. Ничипора помянет. Течёт река, покачиваются у берега лодки. Не с кем теперь Силантию и сеть поставить…
Как-то увидел Силантия князь. С коня сошёл, передал повод отроку. Поманил Силантия:
– Почто ты здесь, холоп?
Поклонился Силантий поясно, поведал о своих бедах.
Дмитрий брови поднял, головой покачал:
– Земля наша, холоп, горем полнится. Куда ни глянь, одна беда другую догоняет. И всяк живущий свою чашу изопьёт. Только одному — с мёдом, другому — с полынью.
И, повременив, добавил:
– Не волен я в судьбе твоей, холоп. Один совет дам: живи на княжьем подворье. Дворецкому велю не гнать тебя, а стряпухе — подкармливать.
Удалился в княжеские хоромы, оставив Силантия в раздумье. Истину сказывает князь: разные чаши пьют люди.
Вздохнул:
– Вразуми, Боже, и наставь.
Из Переяславля-Залесского в распахнутые настежь ворота выехал в заснеженное поле гридин. День клонился к ночи, сгущались сумерки, но, по всему видно, всадник собрался в дальнюю дорогу. Был он в нагольном тулупе, подпоясан саблей, а у седла приторочен лук с колчаном. На гридине меховые сапоги, а по самые брови нахлобучена волчья шапка.
Остановив коня, воин привстал в стременах, огляделся. Нагоняя тоску, скорбно звонили, плакали колокола переяславских церквей. Гридин перекрестился, надел высокие кожаные рукавицы и, вглядываясь вдаль, уверенно тронул коня, направив его по владимирской дороге.
Серебристыми перекатами покрылось поле, белел под снегом ближний лес, и лишь далеко мутноватой полосой виднелся мещёрский окоём — глухой, местами болотистый, таинственный. Но в морозную пору болота сковывало, и они не грозили опасностью.
Сыпал снег. Колючий, он сёк лицо и таял на щеках, в бороде.
Как ни удалялся гридин от Переяславля-3алесского, ему всё слышался колокольный звон. Воин думал, что этот плач будет сопровождать его весь путь. Он ещё раз оглянулся, но через снежную пелену уже не увидел ни бревенчатых стен, ни башен.
Рукавицей смахнув слезу с глаз, воин дал повод, и конь, поняв, чего от него ждут, перешёл на рысь…
От яма [25] к яму, установленным ордынцами, от деревни к деревне гнал гридин коня. Из сна выбился, спешил. Недобрую весть вёз он великому князю. И, когда въехал во Владимир и поднялся по высоким ступеням дворца, переступил порог и упал, успев сказать дворецкому:
25
Ям — селение на почтовом тракте на Руси в XIII–XVIII вв., жители которого несли ямскую повинность.
– Великая княгиня Апраксия скончалась!
Забегали, засуетились в княжеских хоромах. В берестяные короба бросали дорожную снедь, выводили из конюшни застоявшихся лошадей, закладывали в крытые сани, а гридни из княжьей дружины седлали коней.
Недолгими были сборы, к полудню выбрались из Владимира, и санный поезд помчался в Переяславль-Залесский.
В просторной трапезной остались втроём. Сгустились сумерки, зажгли свечи. К еде почти не притрагивались. Пили редко, и то лишь меды хмельные. Добрым словом поминали великую княгиню Апраксию). Сидели, друг против друга в верхней части стола: с одной стороны великий князь, с другой — князья Городецкий и Московский. У Дмитрия глаза покрасневшие — выплакался.
В княжеских хоромах половина покойной жены пустовала. Дмитрий старался не заходить туда. Ушла княгиня Апраксия из жизни, и мир померк для него. Сколько лет вместе были, друг для друга старались жить.
Даниил скорбно сказал:
– Княгиня Апраксин нам как мать была. Сердце имела доброе.
– В Бога верила она и людей любила, — заметил Городецкий князь.
– Душой изводилась, когда зло видела. — Дмитрий вздохнул горестно. — Апраксия, Апраксия, не ты ли со мной горе и радость делила?!
Князь Андрей потянулся к нему с чашей:
– Не кори меня, брат. Знаю, после ордынского набега ты зло на меня держишь. Не таи его. Хан орду на Русь наслал. Обещаю, Дмитрий, жить с тобой в мире и согласии.
Дмитрий положил руки на столешницу, вперился в Андрея колючим взглядом:
– «Прости» говоришь, когда татары землю в разрухе оставили, люд крова лишили?
– Я ли в том повинен? Ордынцы!
– Ты! Ты в Сарае о том хана просил! Ты великокняжеского стола давно алчешь. А что в нём сладкого? Это из-за твоих козней княгиня Апраксия скончалась! Ты ей, князь Андрей, жизнь укоротил!