Усобники
Шрифт:
– Так-то ты, Будый, решил меня обмануть? Ну нет, поработаешь на боярина, пока долг не воротишь. Долговым холопом будешь!
Великий князь Дмитрий вот уже месяц как был в беспокойстве. День начинал с хождения по палатам владимирского дворца, — одолевали мысли, прав ли он был, объявив удельным князьям о намерении покарать новгородцев, заставить их признать Новгород зависимым от великого князя Владимирского. Может быть,
Распалялся гнев Дмитрия и тем, что новгородцы тянутся к Литве и немцам. Вот и брат Даниил как-то сказал:
«Не разумею, Дмитрий, отчего у тебя неприязнь к новгородцам и Новгород великому князю противится».
На что он, Дмитрий, ответил ему:
«Настанет такой час, брат, и ты поймёшь, в чём моё недовольство».
Даниил пожал плечами:
«Ты, Дмитрий, во Владимире великим князем сидишь, на Клязьме, а Новгород эвон где, на Волхове. Кажись, дороги их не пересекаются».
Дмитрий с удивлением поглядел на московского князя.
«Ужели не разумеешь, Даниил, сколь вёрст от Новгорода до Владимира и сколь до рубежья литовского и земель германских?»
Пройдётся Дмитрий по палатам, на оконца поглядит. День давно начался. В хоромах суетились, слышались голоса.
Дмитрий уже уведомил удельных князей о предстоящем походе, назначив сбор дружин в Переяславле-Залесском. И князья поддержали Дмитрия. В Переяславль-Залесский уже послал свои дружины брат Андрей, явились воеводы из Белоозера и Рязани, Ростова и Твери…
Ещё с начала зимы, но первому морозу, когда землю запорошило снегом, к Переяславлю-Залесскому сходились дружины. Шли верхоконные и пешие, тянулись обозы, сани-розвальни были загружены кожаными мешками с продовольствием и зерном для лошадей.
Вели дружины воеводы, являлись к Дмитрию, докладывали, сколько гридней прислал удельный князь и какой поезд привели с собой.
Накануне Дмитрий отправил гонца с грамотой к новгородскому посаднику, где перечислил все обиды на Новгород. А во второй грамоте — к тысяцкому и архиепископу — великий князь перечислил все грехи, какие числились за новгородцами.
Послав гридина в Новгород, Дмитрий поделился своими сомнениями с воеводой Ростиславом.
Тот насупил брови, ответил решительно:
– Коли, княже, сомневаешься, то к чему сыр-бор затеял? Коли замахнулся, бей. И негоже ослушников миловать, их вольностям потакать. Не покараешь новгородцев, другим князьям повадно будет.
Дмитрий посмотрел на Ростислава, ничего не сказал, подумал: уж не на городецкого ли князя он намекает? Дмитрий и сам брату Андрею веры не даёт. Сегодня он смирился, а завтра?
А признал великим князем потому, что Ногай ярлык ему дал. Но что поделаешь, коли Андрей коварен. Не идти же на него войной! Не раскалывать же Русь! Эвон, и Даниил сказывал: лучше худой мир, чем добрая свара.
Усмехнулся. Говорил Даниил, увещевая, а сам просил земель прирезать.
На прошлой неделе побывал Дмитрий у митрополита Максима, и тот заявил:
«Русь единой должна быть. О том всегда помни, великий князь. Не доводи государство до раскола. А Новгород к повиновению привести надобно, гам русичи живут, а не усобники. О том я отпишу епископу Клименту. — Чуть повременив, изрёк: — Ино он и к папе римскому потянется…»
Потёр лоб князь Дмитрий, присел на лавку рядом с воеводой.
– Как, Ростислав, мыслишь, окажут ли нам новгородцы сопротивление?
Воевода нахмурился:
– Лезть па рожон не осмелятся, силу-то ты поведёшь немалую.
– Пожалуй, и с тобой в согласии.
– А в арьергард пусти персяславцев. В Торжке хлебную дорогу новгородцам перережут. Поживут без зерна, животы подтянут. А то, вишь, вольности им подавай…
Тревожно в Новгороде. Слух о том, что князь Дмитрий готовится идти на новгородцев войной, быстро разнёсся по городу и породил множество толков. Утверждали, что Дмитрию удалось собрать всех удельных князей. Вспоминали, как не приняли князя, когда он из Копорья воротился…
В новгородском Детинце, в Ярославовых хоромах, сошлись выборные, озабоченные недоброй вестью. Говорили, что князь Дмитрий на Новгород всю Русь ополчил, у Переяславля-Залесского дружины сходятся. О своих обидах великий князь отписал в грамоте посаднику Семёну, тысяцкому Олексе и архиепископу Киприяну. В них он помянул речи недостойные, какие говорили ему новгородцы.
Зачитал посадник грамоту, выборные выслушали, заговорили наперебой, каждый своё норовил высказать. Староста гончарного конца Пимон заверещал бабьим голосом:
– Ополчение скликать, ратников. Аль Новгороду впервой за себя стоять?
Тысяцкий цыкнул на него:
– Не ты ли, Пимон, в прошлом разе на вече громче всех орал: «Изгнать Дмитрия из Новгорода?» А ноне к чему взываешь? Это тебе не в гончарном ряду горшками тарахтеть.
– Ты, тысяцкий, говори, да не завирайся. Это ты, Олекса, казну новгородскую Дмитрию открывал!
Посадник прикрикнул:
– Будет вам, перебранку устроили! Коли дело до созыва ополчения дойдёт, то пусть будет, как вече решит. А ежели постановим посольство слать, так Олексе с архиепископом его править.
– То так, — согласился тысяцкий, — однако надобно город крепить. Объявить о том кончанским старостам.
– Разумно, Олекса, — зашумели все, — ты уж, Олекса, тысяцкий, за всем и доглядывай…
– Беда нависла над городом, беда. — Посадник сокрушённо покачал головой. — Пришла беда — отворяй ворота.
Архиепископ перекрестился.
– Помоги, Господи, — и губы поджал.
И снова загомонили в палатах. Кричали:
– Аль мы головы клонили?
– Новгород ни перед кем не кланялся! Созовём вече!..