Усобники
Шрифт:
«Брат Даниил мнит, что коли помог мне на великое княжение сесть, так я ему за это земли прирежу! Как бы не так, буду я Москву усиливать!.. Хочу единовластно всей Русью владеть, а князья удельные под моей волей, чтоб ходили. Того добьюсь, хана Тохту улещу, татар наведу, они помогут», — думал великий князь.
Разве не хан Золотой Орды помог ему, Городецкому князю, сесть на великокняжеский стол и ярлык вручил?
Сколько раз ездил он в Сарай, на коленях молил хана, на брата Дмитрия хулу возводил, а потом, возвращаясь на Русь, сердцем радовался: скачет за ним не одна тысяча татар, они его опора. Хоть и знал Городецкий князь, что татары будут жечь города, убивать и угонять в Орду русичей, но никаких сомнений, никаких угрызений совести при том не ощущал, жаждал великокняжеской власти и получил её…
В горницу вошёл боярин Ерёма. Под кустистыми седыми бровями бегали маленькие хитрые глазки. Сказал, покашливая:
– Ростовские бояре говорят, Владимир-де не по чести стольным городом именуют. Надобно стол великокняжеский в Ростове держать.
– Пора языки им укоротить.
– И то так.
Ерёма распушил бороду, помялся:
– Княже Андрей, княгиня Анастасия город покинула.
– Одна ль?
– Да уж нет. Как всегда, при ней Любомир.
– Он гридин надёжный, коли чего, в беде не оставит.
Боярин хмыкнул:
– Разве что. Да уж больно часто отлучается княгиня, не случилось бы лиха.
Князь оставил его слова без ответа. Сказал о другом:
– Ты бы, Ерёма, послал кого-нибудь в Москву, к боярину Селюте. Он, глядишь, и поведает чего-то о замыслах Даниила и Ивана.
– Да и без того известно.
Князь поднял бровь:
– Либо дружину на Переяславль навести?
Боярин промолчал, а князь своё:
– Иван на Ногая полагается.
Ерёма вставил:
– Он и на Михайлу Ярославича как на спасителя смотрит. Эвон, тверич на съезде переяславских бояр поддержал.
– Дойдёт черёд и до тверского князя.
– Вестимо.
– Однако ты, Ерёма, подошли к боярину Селюте. Хочу знать, чем Даниил дышит.
Уже когда боярин подошёл к двери, сказал вслед:
– Московский князь из друга и брата в недруга обратился.
День клонился к вечеру, когда Анастасия подъезжала к городу, оставив Любомира далеко позади. Отпустив повод, она всю обратную дорогу думала о случившемся. С той поры, когда её сердцем завладел этот гридин, княгиня жила двойной жизнью. Она боялась выдать себя и давала волю своим чувствам, лишь когда покидала Владимир. Анастасия видела, что Любомир любит её, и это ещё больше пугало княгиню: ну как станет известно обо всём князю Андрею?
Каждый раз Анастасия собиралась сократить поездки за город, но не решалась, потом подумала, что настанет осень и зима и всё само собой образуется… А Любомир был ненасытен в любви. Княгиня радовалась и огорчалась. Она молила Бога о прощении, но, греша, тут же оправдывала себя: зачем судьба дала ей немощного мужа?
Вот и сейчас Любомир едет позади. Анастасия мысленно сравнивает его с князем, и сравнение не в пользу последнего.
Миновав посад, через каменные ворота въехала в детинец. Остановив коня, дождалась, когда Любомир принял повод, легко взбежала на высокое крыльцо. В дверях столкнулась с боярином Ерёмой:
– Князь в гриднице?
– Там, княгиня-матушка.
Анастасию при слове «матушка» покоробило. Ерёма называл её так всегда, хотя сам годами вполовину старше её. Ужели не хочет замечать, что она совсем молода?
Когда Анастасия вступила в гридницу, Андрей Александрович сидел у стола на лавке, покрытой красным сукном, обхватив голову ладонями. Увидев княгиню, положил руки на столешницу, улыбнулся:
– Я только что о тебе подумал.
– Отчего бы?
– Всё резвишься.
– Лета мои такие, а когда постарею и ноги отяжелеют, тогда на лавке отсиживаться стану.
Князь вскинул брови:
– Уж, не на меня ли намёк?
– Нет, князь Андрей, ты ещё лёгок на подъем. Что стоит тебе многовёрстный путь в Орду проделать!
– В Сарай езжу не скуки ради, а козни княжьи упреждал.
Анастасия скрестила на груди полные руки:
– Ох, князь Андрей, не криви душой, ты за власть брата родного не щадишь. Аль не помнишь, как на великого князя Дмитрия в Орде клеветал и татар на него водил? Всё великого княжения алкал.
– Дерзка ты, Анастасия, — нахмурился князь, — я терплю тебя, ибо люблю. А что так жестоко истину глаголешь, то коль не я, так меня — жизнь такова. Сама, поди, ведаешь: дай тверскому князю волю, он меня с потрохами сожрёт. А брат Даниил пощадит ли?
– Но Даниил на тебя обиду держит, потому как ты мыслишь Переяславское княжество перехватить.
– Аль я скрываю, что хочу один всей Русью править?
– Лаком пирог, да ухватишь ли весь враз?
– У меня пасть огромная.
– Ну-ну, князь Андрей.
– Поди, думаешь, подавлюсь? Так я вином запью.
– Смотри не захмелей.
– Я, княгиня, крепок.
– Мне ли того не знать. А теперь отпусти, князь Андрей, я отдохнуть желаю.
В тесной келье полумрак и звенящая тишина. Блеклый свет еле пробивается сквозь волоковое оконце, затянутое бычьим пузырём. В святом углу на князя Дмитрия строго глядит Иисус Христос, исполненный на доске неизвестным иконописцем.
Перед образом в медном поставце догорает свеча, и воск, оплавляясь, стекает ручейками.
В тёмном монашеском одеянии, больше напоминающем рубище, Дмитрий подходит к налою, крестится, и огонёк свечи покачивается. А за бревенчатой стеной кельи по-прежнему шумит лес и кричит какая-то птица. Дмитрий смотрит на догорающую свечу и думает, что она, как его жизнь, воспламенилась, отгорела и вот уже тухнет.
Пройдёт совсем короткое время, свеча вспыхнет последним пламенем и погаснет. Наступит тьма, лишь через оконце будет еле брезжить свет, означающий, что жизнь ещё продолжается.
Князь Дмитрий был когда-то великим князем… А ныне кто он? Инок, заканчивающий своё мирское существование здесь, в монастыре, среди нищей братии, проводящей дни в молитвах. А ведь ему ведомо и иное время: не монашеское одеяние, не смиренная ряса, а княжеские одежды и жизнь во дворцовых хоромах.
Вздрогнул Дмитрий, перекрестился, зашептал: