Усобники
Шрифт:
В тот самый день, когда гридин Олекса проходил мимо боярского подворья, Стодол повстречал владимирского боярина Ерёму. Тот шёл с боярином Селютой от Зарядья к Кремлю, и Стодол долго гадал, зачем владимирец прикатил в Москву и что за дружба у него с Селютой. Но ответа на свой вопрос так и не нашёл, а потом и вовсе позабыл о том и лишь спустя неделю, столкнувшись с Селютой на паперти Успенского храма, вспомнил:
– Зачем боярин Ерёма в Москву наезжал?
Селюта растерялся от неожиданности, помялся, а Стодол новым вопросом озаботил:
– В этакую пору в дорогу от нечего делать пускаться кто решится?
– Воистину. Боярину Ерёме кто-то наговорил, что боярыня моя скончалась, вот он и побывал в Москве.
Стодол хмыкнул:
– Твоя боярыня, Сел юта, вас с Ерёмой переживёт.
Селюта сердито затряс бородой:
– Не плети пустое, боярин.
Стодол рассмеялся:
– Аль тебе, Селюта, боярыня опостылела, что хочешь её смерти?
Селюта гневно пристукнул посохом:
– Я ли тебе, Стодол, зла какого причинил?
На том и расстались. И невдомёк Стодолу, что лазутчиком великого князя Андрея наведывался Ерёма в Москву.
Суровая жизнь забирала у Даниила всё, учила его коварству, на подлость брата Андрея он отвечал подлостью. Но самое страшное — он, Даниил, уподобился Андрею и перестал считать зазорным в междоусобной войне с братом искать подмогу у ордынцев. Как обыденное воспринимал он платой за эту помощь разорение городов и деревень своего противника. «Русь отстроится, — говорил Даниил, — лесов много, а бабы нарожают детишек».
Его одолевала мысль: не позволить великому князю перехватить Переяславль и сделать так, чтобы тот не помешал прирезать к Москве Коломну.
С конца зимы московский князь начал готовить подарки хану и его окружению, дабы хан Тохта не принял сторону брата Андрея. Не заручится великий князь поддержкой Орды — не пойдёт на Москву, Москва же заодно с Тверью противостоят великому князю.
Дворский проверял пушнину, его цепкие глаза не пропускали ни малейшего повреждения шкурки: упаси бог, узрит хан порчу меха, взъярится и окажет князю немилость.
Меха укладывали в берестяные короба, а в ларцы из липы — украшения из золота и камня, серебра и эмали…
Ближе к весне собралась в княжеской гриднице старшая дружина, расселась за длинным дубовым столом на лавках, обитых тёмным бархатом. Даниил восседал в торце стола на высоком кресле. Повёл из-под нависших бровей очами, сказал голосом глухим, покашливая:
– Всем вам ведомо: посылаю я сына моего Юрия в Орду челом бить великому хану Тохте. Брат мой Андрей обиды нам чинит, княжество Московское, сиротское, и то мыслит урезать.
– Алчность великого князя Андрея нам ведома, — разом зашумели бояре.
Тут Селюта, улучив момент, когда бояре унялись, вставил:
– Орда дары любит, а московская скотница скудная.
Даниил нахмурился:
– Наскребём. А для хана святыню передам, чем отец мой гордился, — меч ярла Биргера. Его Александр Ярославич в бою с варягами обрёл.
– Невский мечом тем дорожил, — вставил Стодол, — то память о его первой большой победе.
– Тогда он Новгород отстоял. И хоть дорог нам меч, но не поскуплюсь, дабы княжество Московское упрочить.
Весна настала ранняя, со звонкой капелью, с шорохом падавшего с крыши снега. С грохотом срывались со стрельниц снежные пласты. Снег стаивал, пар поднимался от мостовых, а по канавам и рытвинам уже пробивались первые ручейки. Дружно оголялись лоскуты озими, всё чаще выходили в поле смерды, готовились к посеву яровых, в лесу остро запахло прелью, и с раннего утра весело пели птицы, порхали суетливо. Весна брала своё.
За утренней трапезой Даниил сказал Юрию:
– Скоро, сыне, просохнут дороги и ты тронешься в путь.
Юрий только голову склонил в знак покорного согласия.
Его одутловатое лицо с едва пробившейся русой бородкой было непроницаемо. Он принимал поручение отца как должное, был готов к нему, но внутренний холодок нет-нет да и проникал в душу. Эта его первая поездка в Орду бог знает, чем закончится: ну как подвернётся он хану, когда тот не в духе, либо кто-нибудь из ханских ближних наплетёт чего-то на Юрия…
Сидевший рядом с Юрием Иван помалкивал. В Орду ехать не ближний свет. Пока до Сарая доберёшься, не одна опасность в пути подстережёт. Каждый удельный хан мнит себя потомком если не Чингиса, то Батыя или Берке и норовит свою власть показать. А то и половецкий хан, который давно уже потерял своё ханство и ходит в псах у хана Золотой Орды, норовит укусить. А уж сколько пакостей накатывается на того князя, кто до Сарая добирается…
Посмотрел Иван на Юрия, пожалел брата, но с отцом согласен: Орды не минуешь, по-иному Москве не устоять и земель не прирезать. Эвон, на великого князя Андрея отец замахнулся, а тот в Сарай дорогу накатал, подарками всех улещивает…
Князь Даниил будто прочитал думы меньшего сына:
– Вам, Данииловичи, завещаю я и после моей смерти княжество наше крепить. Чую, настанет час, и Москве стол великий достанется. Я начало тому положу, а вы продолжите. Да зла друг на друга не держите, козни друг другу не творите, одно дело вершите, то, что имеете, приумножайте, где умом раскидывайте, где сети хитрые плетите, а коли силу почувствуете, и ею не гнушайтесь.
Иван согласно кивал, а Юрий был недвижим. Мысленно он далеко, в Сарае. Пуще всего опасается Юрий ханского гнева. Тогда кто спасёт его? Юрию так хочется ещё пожить, сесть князем после отца, власть познать.
А власть сладка, и бремя се Юрию пока неведомо. Оно тяжко и таит опасности, но Юрий о том не думает.
Он вздрогнул от отцовского голоса, обращённого к нему:
– На той неделе проводим тебя, сыне. Земля просохнет, степь оживёт, в первую траву оденется, кони веселей пойдут. Бог даст, удачи тебе, сынок. Помни, не для себя, труды твои — для княжества нашего. Не дадим неверному князю Андрею, аки волку ненасытному, терзать Москву.