Успение святой Иоланды
Шрифт:
Ладно, дорогуша, будет тебе союзница, и еще какая!
– Hу, Маргарита, что ж ты молчишь? Ведь ты же сама...
– А что тут такого, матушка? Ежели с умом, да со всей осторожностью? Это ж вовсе не вы грешите, а ваша... ну, как говорится... младшая сестренка... ну, которая у вас под юбками прячется. Этой малютке надо давать конфетку, хоть по великим праздникам, если не хотите, чтобы она своим нытьем вас с ума свела. Эти наши сестренки, матушка, - они ведь, что твои рейтары:
не хочешь, чтобы они кидались на кого попало - изволь точно в срок платить им жалованье. Без этого не бывает, дорогая моя, - вкрадчиво, ласково, будто ободряя клиента-девственника, шептала Марго, незаметно перейдя на "ты" - ибо союзники должны говорить
– е бывает ветчины без свиньи, а свиньи - без грязи.
– Ты говоришь, бывает хуже? Что же, по-твоему, есть вещи хуже разврата?
– произнесла аббатиса, без малейшего гнева, как если бы она сидела в салоне и беседовала о предметах, совершенно ее не касавшихся. ("еужели здесь кто-то еще завел шашни?")
– ("у вот, опять! ичего, еще немного дожать, и она - моя, с потрохами!") Разврат, Оноретта, дорогая моя, - роли поменялись:
теперь уже не Гонория наставляла на путь заблудшую монахиню, а Марго просвещала начинающую товарку.
– Разврат, это когда ты делаешь то, на что естество тебя толкает, и плевать тебе, можно это или нельзя. А вот кто естества не слушает, у тех оно все едино свое берет... вот только вкривь и вкось, не так, как ему природой назначено. Селину, вон, пирожными не корми, а дай покуражиться над тем, кто сдачи ей не может отвесить. Августе дай волю - так она свой собственный расстрел проспит. Доротея в навоз по уши готова влезть - лишь бы не в свое дело. Гертруда за денье родную маму подвязкой задушит, а за экю сама на осине повесится.
– При каждом имени аббатиса согласно кивала, ее тонкие губы тронула улыбка, глаза блестели. Маргарита знала, что делает: лучшим способом завоевать доверие и расположение аббатисы было наговорить гадостей про четырех ненавистных Гонории мегер.
– А отчего, думаешь? Да все от того же. А у тебя, Оноретта, всего-то навсего есть любимый племянник. Который обожает свою милую тетушку. Ведь не запрещал же святой Бенедикт любить свою родню!
– Они уже сидели обнявшись и нежно прижавшись друг к другу, причем аббатиса нежно склонила голову на плечо Марго. о та опытной рукой чувствовала, как напряжено тело новоявленной подружки, - ларчик открылся просто, но в нем, определенно, было второе дно!
– Так что же, Маргарита, ты на моей стороне?
– аббатиса пристально взглянула в глаза молодой женщины ("А она умна. И может быть весьма полезна. Должна быть полезна!")
– Ясное дело, на твоей, а на чьей же еще? Я тоже женщина, и знаю, что за штука любовь. Ведь ты любишь своего... родственничка?
– последнее слово Марго произнесла тоном заговорщицы, и подмигнула Гонории.
– А вы, сестра Маргарита? Вы любите конюха Антуана? В конюшне, на сеновале? ("Эта девка, похоже, совсем забыла, с кем разговаривает!")
– ("Ага, водичка остывает, пора вылезать из ванночки! Вот теперь порядок, комедия кончена и я снова узнаю нашу мамашу!")
Антуан - мой друг. Старый боевой друг. Все равно, что брат. Он для меня все сделает.
– Марго убрала руку с плеча Гонории. И, встав с кресла, закончила, уже привычным тонким и подсиропленным голосом: "А я все сделаю для вас, матушкаблагодетельница! Так прикажете уложить для вас саквояж на завтра?"
Аббатиса удовлетворенно кивнула: "Да, сестра Маргарита. Для меня... и для вас. Я приказываю вам сопровождать меня". Такого удара Марго не ожидала. Почему она? Почему не кто-нибудь из пожилых благочестивых сестер с незапятнанной репутацией?
– Мне, матушка?! Мне ехать с вами?! В Париж?!! Ах, матушка!!!
– Марго схватила руку аббатисы и осыпала ее звонкими благодарными поцелуями, в душе посылая Гонорию намного дальше столицы: какой Париж, когда она, Марго, поклялась найти убийцу, и отомстить! А следы остывают быстро. Значит, Маргарита должна любой ценой найти способ остаться в обители.
– Да успокойтесь же, Маргарита. Да, вы едете со мной в Париж, не вижу в этом ничего удивительного. Ведь не Антуана же мне звать, чтобы
– Я давно наблюдаю за вами, и пришла к выводу, что ваше усердие заслуживает вознаграждения.
Обитель снабжает каждую из нас всем жизненно необходимым...
но ведь наши потребности этим не ограничиваются, - усмехнувшись, аббатиса повела рукой вокруг себя, указывая на резную кровать под розовым шелковым балдахином, белые шелковые занавеси, изящный круглый стол красного дерева, и на нем открытую бонбоньерку, полную дорогих конфет. Возьмите.
Здесь двести ливров.
– Маргарита округлила глаза и восхищенно присвистнула.
– Купите себе в Париже белья и хорошей материи.
Вы совсем обносились. Гертруде дай только волю - все будут голыми ходить!
– Благодарствую, матушка! Истину говорите, матушка!
– на этот раз благодарность Марго была искренней. Схватив вожделенный мешочек, она поспешно спрятала его в широкий рукав монашеского платья.
– К Рождеству получите вдвое, если проявите усердие и послушание, изрекла аббатиса, многозначительно подняв палец. В ответ Марго поспешила заверить, что она полностью к услугам ее преподобия, прикидывая про себя, какого рода услуги могут понадобиться Гонории. о то, что аббатиса пытается ее подкупить, было ясно, как солнце в летний полдень. Марго внушала Гонории страх, и глупо было этим не воспользоваться.
– Маргарита, если вы действительно любите меня, то с этого дня будете докладывать мне обо всем необычном, что увидите и услышите в обители. Если Господу будет угодно явить еще одно чудо, я не хочу его пропустить.
– Повинуюсь, матушка! ("Так! Ей, выходит, нужен не союзник, а соглядатай. И боится она, выходит, не только меня! у, держись, старая коза, уж мы тебе нарасскажем!")
"Прекрасно. Маргарита не только умна и наблюдательна, но и сребролюбива" - подумала аббатиса, когда Марго удалилась.
"у и чертовщина!
– думала Марго, выходя из Гонорииной кельи.
– Во сне меня поимели, не расплатившись, а наяву расплатились, не поимев!"
Выйдя от настоятельницы, Марго первым делом помчалась в церковь.
Там никого не было, кроме бдевших у гроба отца Клемана и толстой старухи Иеронимы. Иеронима к этому времени уже не раз успела приложиться к заветной фляжке с бенедиктином, - по глоточку во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, парочку - за Деву Марию, остальные - за упокой души невинной девы, Amen! Да и святой отец не настолько выжил из ума, чтобы сделаться врагом бутылки.
Тихонько приблизившись, и убедившись, что обе старых развалины спят без задних ног, Маргарита осторожно засунула драгоценный мешочек под подушку усопшей. Имея опыт общения с сильными мира, она всерьез опасалась, как бы подаренные Гонорией двести ливров не оказались приманкой в западне, расставленной для опасной свидетельницы: поскольку свидетелей не было, Марго никак не смогла бы оправдаться, вздумай сейчас Гонория обвинить ее в воровстве. Куда в таком случае в первую очередь нагрянули бы с обыском? Правильно, в ее келью, а потом - в каморку Антуана. "у, а где эти деньги никто и никогда бы не подумал искать? А? То-то и оно! Браво, Марго! Молодчага!"
Приняв необходимые меры для собственной безопасности, Маргарита могла спокойно заняться приготовлениями к отъезду, коего намерена была избежать всеми доступными и недоступными средствами.
Поздним вечером, когда "прибывший" аббат, покончив с исповедями (Марго наболтала ему кучу всякой чепухи), уединился в отведенной ему келье рядом с кельей Гонории - эта привилегия была дарована ему как близкому родственнику - и в монастыре все затихло и улеглось, бывшая девка тенью выскользнула из кельи и напрямик, через сад, помчалась в конюшню.