Успение святой Иоланды

Неизвестен 3 Автор

Когда стук колес и цокот копыт затихли вдали и можно было уже не опасаться, что кто-то ее увидит, она, высмотрев подходящее изогнутое дерево, сперва выжала и развесила на ветках промокшую одежду, противно липнувшую к телу, а потом сама улеглась, как дриада, на толстом стволе, свесив ноги и рассчитывая подремать, пока платье не просохнет. Бешеная скачка утомила ее - сказывался год спокойной жизни в монастыре. Да и последствия падения давали себя знать. Марго представила себе свое завтрашнее самочувствие и чертыхнулась. о все-таки, как славно было лежать нагишом на нагретом солнцем липовом стволе, слушать шелест листвы и щебет птиц, - и не думать о постах, молитвах, внешних приличиях... и о распятии-кинжале, припрятанном в тюфяке!

Все-таки, кто - аббат или аббатиса? А, главное - зачем? Для чего этой парочке убивать тихую набожную пансионерку, за которую хорошо платят? Только ради того, чтобы сделать из нее святую? Так реликвий у них в церкви и без того хватает. Да еще и неизвестно, выгорит ли дело со святостью. А вот клиентуру они могут запросто растерять. Поскольку нормальным родителям надобны живые и здоровые дочки, а не картинки в святцах. о тогда какой смысл...

... Ее разбудил донесшийся с дороги цокот копыт. Ближе, ближе...

Явно, верховой... и не очень спешит, едет легким галопом, будто моцион совершает. е дал выспаться, змей рогатый, чтоб ему все, что ни есть, навек дыбом поставило! Притом, едет со стороны моста...

значит, направляется в обитель! Это кого же к нам черти волокут с визитом? Марго поспешно соскользнула с дерева и присела, прячась в высокой траве. Из-за поворота показался всадник в темно-зеленом с серебром камзоле и шляпе с павлиньим пером, на рослой вороной лошади. атянул поводья, приподнялся на стременах, огляделся. И, радостно, вскрикнув, направил коня прямо к убежищу Марго - "Черт! адо было тряпки сдернуть!" Прежде, чем женщина попыталась прикрыть наготу, всадник уже был рядом. Это был аббат Гаспар. Он спрыгнул на землю, торопливо, путаясь в поводьях, привязал коня к ветке, и облапил Марго, прижимавшую к груди пропахшее тиной платье, но от толчка в грудь шлепнулся, распоров свои щегольские кюлоты о весьма кстати валявшийся в траве острый сук. Пока аббат поднимался, охал, стонал и поминал всех святых, женщина успела накинуть платье на голое тело, а затем, как ни в чем не бывало, изобразив на лице самое искреннее сострадание, осведомилась, как себя чувствует святой отец.

– Hу, Маргарита, что ж ты делаешь!
– простонал Гаспар сквозь стиснутые зубы, из последних сил пытаясь сохранить лицо.
– Hу только я настроился осенить тебя благодатью...

– А, так сейчас это называется "осенить благодатью", ваше преподобие? А матушка аббатиса про это знает?
– с деланным простодушием спросила Марго.

– А кто побежит к ней с докладом? е я, и не ты, и уж конечно, не Корбо, - Гаспар жестом указал на вороного.

– о, ваше преподобие....

– К черту преподобие - Гаспар! И говори мне "ты"! Ты такая красивая, Маргарита!
– он опять вознамерился ее облапить, но, получив коленом в самое чувствительное место, вынужден был разомкнуть объятия.

– Hу, теперь понял? ("Еще не хватало, чтобы он за мной поволокся, а мамаша Онорет ревновать вздумала!") Хорош святоша!

– Hумм! Ох! Черт бы тебя подрал, треклятая потаскуха!

– Я, хоть и потаскуха, да соображаю, что всему свое место, отпарировала Маргарита, недвусмысленно постучав себе пальцем по лбу.
– А вы, господин аббат, готовы хоть среди бела дня, хоть под открытым небом. А если проедет кто?

– Поглядите-ка на эту мамзель Для-Всех, которая корчит из себя недотрогу!

– Обижаете, святой отец...
– бывшая девка покачала головой.
– Всем известно, что я раскаялась, обратилась к Господу, и порвала с прошлым!

"Агнец Божий"(лат) - последняя часть заупокойной службы.

– Знаю я, как вы рвете!
– огрызнулся Гаспар, но руки распускать больше не стал. Он бы не задумываясь добился своего силой, если бы застал на поляне какое-нибудь эфирное создание, способное только визжать и взывать к Богоматери. о с Марго, решительной, рослой, сильной женщиной - аббат даже на каблуках был ниже ее на полголовы - поневоле приходилось

считаться. Сознание своего бессилия приводило его в бешенство, а бешенство подхлестывало желание. о Марго была права: место для плотских утех он выбрал не самое подходящее.
– Слушай...
– он попытался взять ее за руку, но она вырвалась.
– Hу, не бойся! Прости, я потерял голову, когда увидел тебя... ("Давай, давай, работай языком, красавчик!")

Можно, я приду за тобой сегодня вечером? Когда все будут спать?

– Гаспар, притянув ее к себе, перешел на шепот.
– Я знаю такое место, где нам ни днем, ни ночью никто не помешает! Даже моя тетка! ("Та-ак. А вот это уже интересно. Это где же он отыскал такое место, куда сама аббатиса носа не суёт? Уж не там ли... Это надо выяснить. И ради этого можно...")

– Да я, пожалуй, не прочь тряхнуть стариной... для такого красавца, как ваше преподобие...
– промурлыкала Марго, - только в порядочном заведении платить принято вперед!

Аббат неохотно выудил из кармана пару серебряных монет и протянул Марго: "Хватит?"

– Хватит. а два поцелуя в нос.

– Маргарита, ну имей совесть... у что тебе стоит?
– теперь он уже не требовал, а просил, канючил, как ребенок перед лавкой кондитера.

Потом, тяжело вздохнув, вытащил из кармана мешочек, похожий на тот, что дала Марго аббатиса, но поменьше, и отсчитал Марго десять ливров. Та пересчитала их, удовлетворенно хмыкнула, звонко чмокнула аббата в каштановые шелковистые усики и пообещала сегодня же вечером пойти с Гаспаром в то место, куда сама Гонория не смеет сунуть любопытный нос. Окрыленный аббат прыгнул в седло, не трогая стремян, охнул, дал вороному шпоры и скрылся за деревьями. "Интересно, - подумала Марго, - он через главные ворота поедет... или через калитку?"

... Кое-как дотащившись до ворот монастыря, Марго поняла, что вряд ли сможет вечером отработать свои десять ливров, если ей не намажут синяки бальзамом и не дадут хоть немножко полежать. А посему, оказавшись в обители, она первым делом направилась в лазарет, где красочно, со всеми возможными подробностями, расписала почтеннейшей Сильвии несчастный случай на мосту, не забыв свалить всю вину на не в меру усердного дурня Антуана.

Сильвия отослала ее в купальню, недовольным тоном прибавив, что об этом Марго могла бы догадаться и сама. Когда вымытая и переодетая Марго вновь, прихрамывая, переступила порог лазарета, из-за двери кельи, где обитала старая лекарка, слышались голоса.

Марго прислушалась. Воспользовавшись свободной минутой, и, главное, отсутствием аббатисы, мать Ефразия пожаловала с ответным визитом к своей приятельнице. Обе матушки были увлечены беседой о Божием милосердии, а говоря по-человечески, - перемыванием косточек ближним своим. Это они проделывали с неизменным удовольствием при каждой встрече. Уловив свое имя, Марго стала слушать внимательнее. И не пожалела об этом. Выслушав рассказ лекарки о злоключениях "глупой аббатисиной девки", кастелянша заявила, что Антуан, бесспорно, круглый дурак, и Марго ему под стать, но с ее, Ефразии, подчиненными этим двоим все-таки не равняться.

– Можете себе представить, дорогая сестра: прихожу я сегодня утром в прачечную, и что же вижу? Мало того, что воды в бочке на донышке, так еще и в чане с парадными белыми скатертями, оказывается, замочили зеленую занавесь из исповедальни!

Естественно, теперь все скатерти в отвратительных пятнах, которые теперь не вывести уже ничем! Вообразите себе, когда я доложила об этом матушке-аббатисе, она, вместо того, чтобы наложить епитимью на этих дур беспросветных, велела мне их простить и начала толковать о Божием милосердии! аша матушка, конечно, ангел доброты и кротости, - но ведь всему есть пределы! Да хоть бы они в цветное белье ее сунули, эту занавесь, если уж решили ее выстирать! Хотя - зачем? Ее же совсем недавно сменили! Мне, что ли, решили ко дню ангела преподнести сюрприз?