Успокой моё сердце
Шрифт:
И я наслаждаюсь.
Пока меня, стоящую у двери в ванную, никто не заметил, я имею возможность вдоволь рассмотреть все, что происходит в комнате.
Думаю, этот перерыв нам необходим. Я ввела Эдварда в ступор и, думаю, обидела своим отказом. Он уверил меня, что все в порядке, и он понимает мои причины, но… не знаю. Горький осадок на душе остался.
Боже, но это же нечестно! Почему я не могу делать то, что хочу? Почему я не имею права быть, есть, спать и жить с тем человеком, которого люблю? Неужели путы Кашалота
Ты заставишь меня… вернуться?
Заставишь?!
Тихонько выдыхаю, медленно качая головой.
Нет. Не заставит. Ничто и никто не заставит меня добровольно потерять моих мальчиков. Этой сказке – про то, что любовь нерушима – я позволю сбыться. Даже больше – сделаю все, чтобы она сбылась.
Такие слова – пусть и от самой себя – вдохновляют. Улыбаюсь, немного расслабившись.
Не бывает безвыходных ситуаций. Тем более тогда, когда рядом такие люди, как Эдвард.
«Потому что ты мое сокровище».
Ну вот. За эту фразу я сделаю все, что угодно. Как бы страшно, холодно и трудно ни было.
– Больно, - внезапный голосок Джерома, всхлипнувшего совершенно неожиданно, вырывает из размышлений.
Глаза тут же находят его на покрывалах. Как и прежде, он сидит в объятьях папы, но теперь малахиты наполнены страхом и настоящей, о чем он и говорит, болью. Нижняя губа подрагивает.
– Где? – Эдвард, тут же прекратив все игры, взволнованно нагибается к ребенку. Как и я, пытается понять причину.
– Тут, - шепчет Джерри, касаясь своей ладошкой левой части груди. Отворачиваясь от лежащего на прикроватной тумбе нового мобильного Эдварда, только-только переставшего вибрировать, он смотрит прямо на отца.
Глаза Каллена распахиваются.
Я же собираюсь вернуться обратно в комнату и выяснить, в чем дело. Нам нужен врач или хоть кто-то, владеющий медицинскими навыками. Где найти его посреди леса?..
Однако останавливая всколыхнувшийся внутри нас с папой страх, малыш добавляет ещё кое-что, просительно глядя в глаза своего самого дорогого человека на свете:
– Не уезжай.
…Мне требуется пара секунд, дабы проиграть его слова ещё раз и понять, что происходит. Эдварду чуть больше.
– Не уеду, - обещает он, сильнее хмурясь, - покажи мне ещё раз, где болит?
– Не уезжай, папа, - повторяет Джером, прячась в руках Каллена, - больно…
Теперь мы оба знаем смысл этих слов. Он понимает.
Расслаблено выдохнув, мужчина прикрывает глаза. Горько усмехнувшись, забирает сына в объятья. Теперь его поцелуи даже с виду становятся куда ощутимее:
– Ну что ты, Джером, - шепчет он, поглаживая светлые волосы, - я всегда буду с тобой, мой любимый. Не бойся.
…Этим вечером, уже после того, как малыш, успокоенный словами и целым днем присутствия отца, засыпает, у нас с Эдвардом появляется
– Так ты все-таки уезжал? – задаю свой вопрос, устроившись на плече мужчины и задумчиво чертя узоры на его груди.
– Откуда такие мысли?
– Эта женщина никогда бы не приготовила такого обеда, - припоминаю те по-настоящему вкусные, изысканные блюда, от каких – впервые за все время – Джером не отказался. Ему понравилось, а это уже показатель. Администраторша «Лесной хижины» явно не имеет представления о съедобной пище.
– Она и не готовила, - Эдвард кивает, усмехнувшись, - заставлять вас есть её стряпню просто бесчеловечно.
– И потому папочка, поохотившись в ближайшем лесу, принес нам кое-что повкуснее?
Он смеется. Он часто смеется, в отличие от всех прошлых наших ночей и дней вместе. Это замечательно. От этого у меня в груди ощутимо теплеет.
– Папочка обещал не уезжать и был связан этим обещанием, а потому отправил на охоту кое-кого другого, - заговорщически произносит мужчина, - у него, к тому же, лучше получается охотиться.
– То есть, когда ты говорил с Джаспером, он?..
– Сначала мы и вправду поговорили, - Эдвард зарывается лицом в мои волосы, с наслаждением делая глубокий вдох, - а потом уже…
– Передай ему, что охота удалась.
– Конечно.
Джером, прерывая наш разговор, поворачивается на другой бок, удобнее устраиваясь возле шеи отца. Теперь к ладошкам, крепко его держащим, прибавляются и ноги. Свернувшись в позе осьминожки, малыш наглядно демонстрирует, что хоть и верит Каллену, но перестраховаться не помешает.
– Ну все, теперь точно никуда не денешься, - посмеиваюсь, аккуратно прикоснувшись к белокурым волосам. Прекрасно помню, как сегодня, танцуя вместе со мной импровизированный вальс, их обладатель задорно смеялся, стараясь выдать такие па, которые даже не снились лучшим мировым хореографам.
А потом он рисовал. Только в этот раз не травку и цветы, не солнце и речку, а нас. Нас всех. И в уголке, чуть подальше от основной картины, был даже Джаспер. В своей несменной белой рубашке, как всегда.
Этот рисунок лежит на тумбочке – совсем рядом. Но я помню каждую его мелочь, даже не глядя туда. Джерри первый, кто нарисовал меня. И первый, кто подписал под человечком в розовой пижаме «мама». Думаю, излишне говорить, насколько мне понравилась эта работа.
Однако на мою фразу Эдвард почему-то не смеется. Ему ни капли не весело. Наоборот, малахиты наполняются грустью и горечью, какую невозможно измерить.
– Ты знаешь, почему он сказал «больно», когда просил меня остаться?
– Да. Потому что ему вправду больно, когда тебя нет рядом. Нам обоим, Эдвард, - вспоминаю те чертовы ночи, включая самую отвратительную – последнюю – проведенные порознь, и по коже бегут мурашки. Ещё как больно, я согласна с Джерри.