Успокой моё сердце
Шрифт:
Собственной ладонью, заставляя её слушаться, пробираюсь под одеяло, отыскивая руку мужчины. Длинные пальцы… он!
– Доброе утро…
– Доброе, - в его голосе слышится улыбка, - но ещё не совсем утро. Ты не хочешь поспать хотя бы до семи?
Хочу ли? Не знаю. Ничего не знаю.
Прикусив губу, хмурюсь, обдумывая, что собираюсь сделать.
– Можно мне обернуться? – спрашиваю, осторожно проведя линию по тыльной стороне его ладони.
Моим вопросом Эдвард явно удивлен. Недоумение так и рвется из него наружу.
– Конечно, - с готовностью
Теперь у меня есть возможность видеть малахиты. Они сонные, пусть и искрящиеся пониманием. В их уголках спряталась усталость, а в самой глубине, воюя с нежностью, гнев. И как бы сильно он его не маскировал, я все равно вижу. Осталось только выяснить, на кого он направлен.
– Привет, - шепчу, ощущая как щеки совсем некстати пунцовеют.
– Привет, - Каллен улыбается, пробежавшись пальцами по моим скулам, - вот так уже лучше.
– Как?
– Когда они сухие, - он усмехается, чуточку прищурившись. Теперь улыбка кривоватая. Как раз та, которую больше всего люблю.
– Ты спал сегодня? – я не решаюсь прикоснуться к синеватым кругам под его глазами, но оттого вижу их ничуть не хуже.
– Я найду время выспаться, Belle. Не беспокойся.
Ясно. Значит, шансов у меня все меньше. Немного сбивает с мыслей его теперешнее отношение – поглаживания и поцелуи, как и ночью – но оно вполне может испариться, как только разговор коснется болезненной темы. Быть может, не до конца ещё проснувшись, он просто не вспомнил.
Я должна сказать. Я должна напомнить, потому что по-другому ничего не решится. Сколько бы он ни смотрел на меня и сколько бы ни гладил, рано или поздно подобная мысль всплывет. И будет лучше, если я её озвучу. Так, по крайней мере, все пойдет быстрее.
– Что? – интересуется Эдвард, наверняка заметив мою нерешительность. Он в принципе очень наблюдательный.
– Я рассказала… вчера?
– Что рассказала, viola?
«Фиалка» придает решимости. Хватит.
– Про все. Про Джеймса, про «Урсулу»?
Черты его лица заостряются и суровеют. Сонливость мгновенно с них пропадает.
– Рассказала.
Рассеяно киваю. Ну конечно, ещё бы.
Я стараюсь смотреть куда угодно, кроме его глаз. Обвожу взглядом всю комнату: замечаю Джерома, по-прежнему, как и ночью, спящего, входную дверь, тумбочку, лампу, призрачный свет из зашторенных окон – уже не темно, но ещё не светло, Каллен прав, рано, – подушки и одеяло. Охватываю взглядом всю картину целиком. И только затем возвращаюсь к малахитам, кое-как набравшись смелости:
– И что ты думаешь?
Эдвард смотрит на меня в высшей степени серьезно.
– А разве я не сказал вчера, что думаю?
– Но ты слышал про договор и про Маркуса?..
– Я все слышал, - подтверждает он, - но от этого ничего не изменилось.
– Совсем ничего? – не могу поверить, слишком невероятно, - а кровь?.. тебе не было противно?
– За этот договор, - мужчина кривится на последнем слове, малахиты страшно пылают, - я сам
…Наверное, тому, что я чувствую после его слов, нет ни описания, ни объяснения. Наиболее приближенно можно сказать: любовь, но мне кажется, это куда больше. Куда сильнее и куда, куда приятнее. Совмещенное с восторгом облегчение, тихая радость, которая способна перевернуть горы, разливающееся по телу тепло, парочка оставшихся, сохранившихся со вчера слезинок…
Может, я тороплюсь, может, зря так быстро принимаю все за чистую монету, но мне кажется, что он вправду меня не бросит. Он меня не отдаст. Он не презирает, как обещал. Ни капли.
– И что ты… ты ничего мне не сделаешь? – голос дрожит, а оттого шепот превращается едва ли не в шелест. Теперь не боюсь на него смотреть. Только этого и желаю.
Этот гнев – не мой. Ярость – не моя. Она против Кашалота. Она его испепелит.
Самое невероятное ощущение на свете – защищенность. Не думала, что значение выражения «как за каменной стеной» может воплотиться в реальности.
Наконец-то вижу смысл того, что сделала. Даже если к этой теме мы ещё вернемся, даже если ещё не раз увижу и Кашалота, и даже Каллена в кошмарах, справлюсь. С такой-то поддержкой!
Если он и сейчас меня не презирает, то вряд ли возможно вызвать в нем это чувство и в будущем. По-моему, ничего более жалкого, ничего более отвратительного, чем рассказанная история, не существует.
– Ну как же, сделаю, - он притягивает меня к себе совсем близко, крепко, как ночью, обнимает, - я столько всего сделаю… и знаешь, с чего начну?
– С чего? – улыбаюсь, так же, как и он, искренне. Это лучшее утро за все мое существование. Впервые чувствую какую-то странную, почти преступную легкость. Будто бы с плеч упал тяжелый крест, что столько лет приходилось нести. Эдвард освободил меня. И ничего не требует взамен.
– С этого, - осторожно стирая одинокую слезинку пальцем, сообщает Каллен, - моя девочка больше никогда не будет плакать.
*
От третьего лица
Они ели клубнику. Сидя на кровати и поджав под себя ноги, глядя на огромное блюдо красных ягод перед глазами и маленькую сахарницу рядом – Джером любит именно так – о чем-то разговаривали. Мальчик смеялся, когда шутила Белла, и время от времени сам говорил что-то смешное, судя по её улыбке.
Они сидели совсем рядом, тесно-тесно к друг другу прижавшись. И безмятежность, воцарившаяся в номере, передавалась Эдварду даже через тонкий экран мобильного телефона.
– Отличная программа.
– Да уж, - Джаспер, усмехнувшись, закидывает ногу на ногу, глядя туда же, куда и босс, - скоро все эти центры управления и крупногабаритные камеры станут не нужны. Маленький телефон вполне справляется.
– Надеюсь, ты не включаешь это, когда я там?
– Зачем же?
– Хейл качает головой, тут же выпрямляясь; говорит вполне серьезно, - в этом нет необходимости.