Успокой моё сердце
Шрифт:
Воздух очень быстро кончается. Во многом тому причиной слезы – они текут, сметая на своем пути все, в том числе и нормальное дыхание.
Как никогда велико ощущение, что я сойду с ума. Прямо сейчас, прямо здесь. Просто от того, что расскажу. Просто потому, что позволю ему знать. Грош цена убеждениям, пока нет точной картины случившегося. Пока не знает…
Теперь будет. И теперь, наверняка, больше никогда об отвращении не заикнется – я буду видеть это в его глазах. Каждый. Божий. День.
– Я знаю все позы Камасутры, - всеми силами держась
– Он пил мою кровь. Когда мы заключали договор о принадлежности… и я пила его. Четверть стакана.
…А вот и конец. Как и ожидалось, в принципе.
В быстром, испуганном и таком болезненном водовороте мысли ударяют в сознание, буквально вспарывая его. И все содержимое – все страхи, все воспоминания, все цветные картинки и слова, произнесенные под них – вырываются наружу.
Едва успев схватить ртом воздух, даже не пробую от них отбиваться. Налетая, как рой ос, набрасываясь, как разъяренная стая диких зверей, они, без сомнения, победят. И очень скоро.
Глупо было бы называть эти слезы – слезами, а эти рыданиями – рыданиями.
Глупо было бы утверждать, что прошлое – всего лишь прошлое и ничего не значит.
И, конечно, в корне неверно доверять тем, кто говорит, что нельзя испытать чувство сгорания заживо, не оказавшись в огне.
Можно, я подтверждаю.
Можно, я горю.
А утонуть? Захлебываться без воды можно?..
Ещё бы.
Ничего не ощущаю телом, ничего не вижу глазами. Тону. И в этот раз вытащить на поверхность никому не под силу – океан глубокий-глубокий, а скорость моего падения слишком большая…
И на это я согласилась сама, да?! И на это подписалась?!
Знай бы, что будет дальше, хотя бы на каплю, хотя бы чуть-чуть, не ставила бы себе геркулесовских планов подобное пережить и выплыть наружу.
Это просто невозможно. Даже для самых сильных.
Не было бы согласия. Ничего бы не было – оно того не стоит.
…С трудом понимаю, что происходит. В какой-то момент чувствую, что задыхаюсь, и тогда что-то сильное накрывает собой, вынуждая изогнуться дугой. Оно шепчет фразы, плохо разделимые на отдельные слова, и прижимает к лицу какую-то ткань. Держит крепко, будто бы я попытаюсь убежать.
Конечно. Особенно сейчас.
В горле пересохло и болит, в груди ощутимо тянет, но даже это не мешает мне говорить. Все, что знаю. Какая мысль – такие и слова.
Вижу Джеймса у бильярдного стола и рассказываю о той игре. Главная цель: попасть в лунку. Отвлекающий фактор: секс. Промах: ещё три
Сижу на неудобном деревянном стуле, глядя на лицо незнакомого человека с коричневым блестящим чемоданом. Он достает оттуда какие-то бумаги, объясняя их назначение. Многозначительно смотрит на моего благоверного, и тот, правильно разгадав знак, протягивает руку, забирая из специального маленького кейса острое лезвие.
« - Как тебя зовут, девочка?
– Изабелла Свон.
– И откуда же ты?
– Джорджия, Саванна.
– У тебя есть семья?
– Нет.
– Была?
– Нет.
– А если офицер захочет поговорить с тобой в отделении? Что ты скажешь?
– Я – Изабелла Свон. Жена Джеймса Лорена. Всю жизнь провела в Сиэтле и никогда никуда не выезжала»
…Лезвие кладется обратно.
А вот и знакомый тюремный фонарь, вот метель и снежинки, пробирающиеся под кожу. Незнакомец. Приветствие. Обещание согреть. Согласие.
Вот розочки на кровати. Они больно впиваются в спину, но это не важно. Сейчас вся боль сконцентрирована в другом месте.
Душ?.. Да-да, душ. Мелкими струйками обжигающе-горячий кипяток вырывается наружу, грозясь опалить меня, едва притронется. Мужчина, удерживающий его, подходит ближе. Шепчет мне что-то… включает свое орудие на полную.
Ключи на полу, спальня в оранжевом свете, незакрытая входная дверь, проклятия в сторону «старика Вольтури», мокрое полотенце, ведерко для льда, блестящие наручники…
Я говорю, говорю и говорю. У меня уже кончаются и слова, и голос, чтобы делать это, но остановиться я не в состоянии.
Словно бы вскрыли застарелую рану – кровь идет и идет, ничто ей не помеха.
Серая бумага с эмблемой похоронного бюро. Две причудливо изогнутые черные шпаги, скрещенные перед алой одинокой розой.
« - Что это?
– Извещение.
– Извещение?..
– Да. О похоронах Изабеллы Мари Свон, трагически погибшей от руки неизвестного насильника… если кто-то попытается отыскать тебя, моя красавица, найдет эту могилку».
Все время моих рассказов кто-то гладит тело. По рукам, по волосам, по лицу. Не останавливается даже тогда, когда я плачу сильнее от подобных касаний. Будто бы чувствует, что без них я умру быстрее.
«Договор» - выведено большими черными буквами. Внизу идет текст условий – мелким шрифтом, от которого слезятся глаза. Чернокожий знакомый Джеймса, сидя на стуле возле дубового стола, неторопливо зачитывает их все. Останавливается, давая мне вставить слово «согласна». По велению Кашалота любое «нет» расценивается как попытка уклониться от правил. А значит, «царапин» на руках будет больше.