Устная история

Щеглова Татьяна Кирилловна

Жизненные истории, изнутри отражающие исторические события, позволяют ощутить дыхание истории, бережно, с пониманием (осуждение, одобрение, уважение и другая палитра эмоций) относиться к событиям и участникам исторической жизни. В развитии научных форм популяризации (создании выставок и экспозиций) большое значение приобретают психолого-педагогические вопросы, в частности воздействие музея на посетителя.

Направлениями работы по созданию при музеях архивов устных исторических источников может стать интервьюирование очевидцев и участников не только общероссийских событий, но и событий, интересных для конкретного регионального сообщества. Например, в истории Алтайского края есть ряд общеисторических процессов и событий, протекавших своеобразно, соответственно специфическим региональным условиям. Среди них известны роговское движение в Причумышье в годы Гражданской войны, добытинское восстание в период коллективизации в Причарышье, ефремовское движение в стахановской истории на территории хлебопашеских районов и т. д. Любой общероссийский исторический процесс имел свое «региональное лицо» на Алтае и может быть запечатлен в музейных экспозициях или инсценирован в лицах с озвучиванием или сопровождаться аудио-и видеоматериалами.

Предметом сотрудничества устных историков и музеологов может служить формирование фонда устных исторических источников по истории советских общественных организаций (пионерия, комсомол). В целом необходимо отметить,

что советская эпоха, оставшись в прошлом, очень быстро уходит из знаковой системы современного общества. Быстро происходит потеря советской лозунгово-уличной агитации, монументальной живописи и скульптур, советских традиций оформления улиц и парков и других широко распространенных свидетельств советской эпохи. Новая символика настенной живописи рекламно-плакатного творчества является свидетельством иного времени — постсоветской России. Пройдет еще несколько лет, и сбор материальных свидетельств советской эпохи будет таким же актуальным, каким в советское время являлся сбор материальных памятников крестьянской цивилизации. Забываются и советская повседневная жизнь в колхозах, и традиции общественной жизни: история пионерских организаций, народных дружин и т. д. При этом уповать на письменные документы нельзя: даже в газетах и журналах жизнь общества в советское время не отражалась адекватно ни в ее драматических, ни счастливых проявлениях: зачастую лакировалась, политизировалась или ретушировалась. Не способствуют реконструкции советской истории в музеях и не менее ангажированные современные оценки. Воссоздать в экспозиции жизнь коммуналки, колхозного общества или пионерского отряда можно только с опорой на вербальные или визуальные устные свидетельства.

Самостоятельным направлением музейной региональной работы может стать история научных исследований и изобретений в гуманитарной, естественнонаучной, технической сферах. Это может быть, в частности, летопись исторических, археологических, этнографических исследований на Алтае. Население Алтайского края в силу особенностей его заселения и формирования большого числа историко-культурных групп является предметом исследования ведущих российских этнографов из Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Омска, Томска, проводивших на его территории экспедиции и выезды в 1950-1990-е гг. Их материалы легли в основу публикаций, монографий, статей и других солидных научных изданий по истории и культуре народов Алтая. Но получить полное представление по ссылкам на их полевые материалы об их исследовательских маршрутах, изученных населенных пунктов, этнографических группах невозможно. С помощью устной истории можно организовать интервью по истории этнографических исследований с такими известными исследователями, как В. А. Липинская (г. Москва), Е. Ф. Фурсова, Г. В. Любимова (г. Новосибирск), Т. Б. Смирнова, М. А. Жигунова, Т. Н. Золотова (г. Омск) и др. В музеях можно создать стенды с картографированием исследовательских маршрутов, озвучить их с помощью отрывков аудио-и видеоинтервью и зрительно обогатить с помощью слайд- и фотопрезентацией из материалов экспедиции. Около такой экспозиции можно организовать самостоятельное объемное проникновение посетителя в тематическое прошлое.

Таким образом, устная история создает новые возможности для музейной практики в области поисково-собирательной, экспозиционно-презентационной и научно-исследовательской работы и условия для решения теоретико-концептуальных и методологических проблем музеологии и других гуманитарных наук. В качестве примера взаимодействия устной истории и музеологии в Приложении 5 размещен ряд вопросников, которые могут расширить возможности музейной работы и внедрения новых презентационных форм, среди них вопросники по истории пионерии (13 и 14) и истории этнографических исследований на Алтае (15).

Устная история в военной антропологии: возможности и перспективы исследований

В последнее время получило широкое распространение такое направление исторической науки, как военно-историческая, или военная, антропология. По определению историков, она является междисциплинарной областью исследования и включает в себя исследовательский инструментарий истории, психологии, культурологии и других наук. При всей ее многоплановости ее главным стержнем, пожалуй, являются историко-психологические исследования, которые показывают войну как явление, формирующее особый тип человеческого сознания, создающее феномен «человека воюющего», и позволяют раскрыть мотивации поведения людей в экстремальных условиях «военного лихолетья». В этом смысле военно-историческая антропология, по определению ее основательницы Е. С. Сенявской, является прежде всего «человеческим измерением войны»’, интерпретируя которое фактически невозможно «фальсифицировать прошлое [96] в угоду настоящему». Именно к этому призывал стремиться историк И. Д. Ковальченко [96] . Одним из ведущих специалистов в этой сфере является Е. С. Сенявская, выполнившая и защитившая в Центре изучения новейшей истории России и политологии Института российской истории РАН докторскую диссертацию «Психология российских участников войн XX в. Сравнительно-историческое исследование». Ею подмечена одна из отличительных особенностей российской истории: «В России, для которой весь XX в. явился чередой больших и малых вооруженных конфликтов, психология „человека с ружьем“ оказалась преобладающей и в мирной жизни, решающим образом повлияла на весь ход истории» [97] .

96

Сенявская Е. С. Психология войны: исторический опыт России в XX веке. М., 2002.

96

Сенявская Е. С. Психология войны: исторический опыт России в XX веке. М., 2002.

97

Ковальченко И. Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история. 1995. № 1; Дискуссия о методологических поисках в современной исторической науке // Новая и новейшая история. 1996. № 3. С. 75–90.

²Сенявская Е. С. Психология российских участников войн XX века. С. 3.

Устная история может явиться действенным методом в изучении большой Великой Отечественной войны и малых войн, в которых российские солдаты с честью выполняли воинский долг, — это и участие в вооруженных конфликтах в Корее, в Анголе, на Кубе, на границе с Китаем, и афганская война, и чеченские кампании. Их участники живут в городах и селах всей страны, включая Алтайский регион. Они могут рассказать про оборотную сторону войны — не отшлифованную идеологией и политикой, не «забронзовевшую» в молчаливых монументах; про ее повседневную изнанку со всеми мелочами жизни, которую нельзя воспеть как героическую в пафосных фильмах и книгах, но которая и составляет подвиг «человека воюющего». Именно об этом меньше всего пишут историки и говорят исследователи.

Формирование военной антропологии как самостоятельного направления исторических исследований уходит корнями в наработки исторической психологии классической школы «Анналов». Именно в военной отрасли исторической психологии появился специальный термин «war mentatity», «обозначающий состояние умов в военное время, психологию военного времени» [98] . Методологическим образцом такого рода исследований называют исследование английского историка М. Хастингса «Оверлорд». В нем автор на материалах «устной истории» воссоздал психологическую атмосферу высадки союзных войск в Нормандии¹. И. И. Розовская считает, что основополагающий принцип исторической психологии, выдвинутый французскими историками школы «Анналов», состоит в «осознании и понимании эпохи, исходя из нее самой, без оценок и мерок чуждого ей по духу времени» [99] ^[100] . Основным отличием подхода военной антропологии к изучению войны является «непосредственное проникновение в историческое прошлое» с помощью интервью, «вживание исследователя» с помощью интервью в изучаемую эпоху, во внутренний мир участника исторических событий. От войны осталось много мемуаров представителей высшего командования — генералов, маршалов, главнокомандующих. Историческое интервью с рядовым и офицерским составом выявляет «взгляд на войну из окопа» с ее повседневной и героической жизнью и существенно дорисовывает военную историю, делает ее выпуклой, «голографической».

98

Там же. С. 13.

99

Хастингс М. Операция "Оверлорд": как был открыт второй фронт. М., 1988.

100

Розовская И. И. Методологические проблемы социально-исторической психологии (на материалах французской исторической школы "Анналов"). М., 1972. С. 20.

В русле военной антропологии или истории повседневности с помощью технологий устной истории наряду с «человеком воюющим» изучаются жизнь и ощущения тылового населения воюющей страны и жизнь населения на оккупированной территории. Необходимо считаться с тем, что в наши дни остается все меньше фронтовиков — в прошлом «людей воюющих». Надо торопиться. Но изучать войну можно и через тех, кто сейчас относится к «ветеранам тыла», «детям войны», «узникам фашизма» и другим категориям — жертвам войны и военного времени. Для азиатской части России, от Урала и до Дальнего Востока, актуальным является изучение войны через жизнь тылового населения: женщин, подростков, детей военного времени. Их судьба является важнейшей частью истории войны, без нее нельзя считать военную историю полной и завершенной. Однако именно жизнь рядовых колхозниц, подростков и детей сибирских тыловых территорий затерялась на фоне героических свершений советских женщин на фронте, в прифронтовой полосе, в партизанских отрядах, блокадном Ленинграде и осажденной Москве.

В зарубежной историографии существует термин «потерянные героини», а скрытым ключом, который направил к ним историков, оказался метод устной истории, который применяется в ситуациях, когда документов, касающихся их жизни и деятельности, у историков мало. В отечественной практике наработки исследователей, работающих в русле «устной истории женщин», или «женской устной истории»¹, могут быть особенно полезны. Приверженцы «модели женской устной истории» занимаются прежде всего историей женщин, которые были «за кулисами» театра военных действий, не являлись признанными активистками общественных движений, государственными деятелями. Использование «модели устной истории женщин» поднимает ряд вопросов, которые должны быть изучены шире: о питании и способах лечения детей в экстремальных условиях, о способах адаптации к условиям военного времени и выживания, о ролевой переориентации женщины в производственной и общественной жизни тыловой деревни [101] ^[102] . Более того, в женских устных источниках зафиксированы такие негероические семейные сюжеты, как получение сроков за невыполнение трудодней или, например, судимость на основе указа о колосках, наказания за опоздания на принудительные работы, за спекуляцию, за кражу зерна на току для голодных детей и т. д. В этом плане устные свидетельства женщин военной деревни позволяют историку корректировать многие ставшие шаблонными понятия, например «цена победы». Конечно, во многом такие сюжеты разрушают «глянцевый» портрет войны, отшлифованный в советское время. Но современный настрой общества позволяет обратиться к тому, что скрывалось в советской истории за парадно-глянцевой картиной войны, и показать, что происходило с людьми ежедневно в повседневной жизни.

101

Воспоминания женщин: устные истории переходного периода: теория и практика: сб. статей. Бишкек, 2001.

102

Щеглова Т. К. Деревня и крестьянство Алтайского края в XX веке. С. 373–400.

В определенной степени такой подход является способом деидеологизации официального (советского) образа войны, который реализовывался и государственными деятелями и исследователями, когда «истории» в обществе отводилась роль орудия политического и идеологического воздействия на «общечеловеческую» память. Вместе с тем расширение сферы военно-антропологической истории за счет жизни военной тыловой деревни позволяет воссоздать повседневную жизнь общества в годы войны и увидеть ее другими глазами во всем ее многообразии и многоцветий. Действительно, «неверно представлять себе эти трагические эпохи как сплошную цепь несчастий. И в эти периоды люди дружили, любили друг друга, воспитывали детей, устраивали свой быт», а занимаясь устноисторическими исследованиями, можно «увидеть, из чего складывалась ежедневная жизнь людей… понять, как люди приспосабливались к жизненным обстоятельствам…» [103] . Необходимость устноисторических исследований алтайской деревни в военное время диктуется и решением проблемы глубоких изменений в сознании сельских жителей, вызванных войной. Война ускорила модернизацию деревенского сообщества, проявлявшуюся в том числе и в пересмотре многих традиционных представлений о женщине в быту, на производстве, в общественно-политической жизни, в переоценке системы жизненных ценностей и закреплении социалистических норм во взаимоотношениях женщин и мужчин.

103

Козлов В. Ф., Леонтьев Я. В., Щербакова И. Л. Человек в истории. Россия — XX век: Конкурс исторических исследовательских работ старшеклассников: Материалы в помощь участнику конкурса. М., 2005. С. 15; Воспоминания женщин… С. 5.