Утраченный Петербург
Шрифт:
У каждого лейб-гвардейского полка, расквартированного в столице, была своя слобода. Семеновская (ее называли когда-то Семенцами) занимала немалую территорию между современными Московским проспектом с запада, Звенигородской улицей с востока, Фонтанкой с севера и Обводным каналом с юга. Здесь было все: и казармы, и дома офицеров, и госпиталь (я упоминала о нем, когда писала об архитекторе Демерцове), и огромный плац. На нем проводили учения и Семеновского, и квартировавших поблизости лейб-гвардии Егерского и Московского полков.
Но известен Семеновский плац другим: именно на нем были помилованы ожидавшие казни петрашевцы (среди них — Федор Михайлович Достоевский), а через тридцать два года повешены убийцы царя-освободителя.
Вскоре после казни народовольцев плац перешел к Обществу рысистого коннозаводства, которое устроило там ипподром. Он просуществовал до 1940 года и пользовался огромной популярностью. Любители бегов надеялись, что после войны ипподром будет восстановлен, но увы. В 1962 году на месте бывшего полкового плаца, бывшего места казней, бывшего ипподрома открылся Театр юного зрителя.
В каждой полковой слободе была своя церковь. В расположении семеновцев первый храм, маленький, деревянный, во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы, был построен еще при Елизавете Петровне на углу Загородного проспекта и нынешней Можайской улицей (в те времена она называлась Второй ротой). Через два десятка лет Екатерина II распорядилась перенести церковь на площадь перед плацем — на место, где сейчас располагается Витебский вокзал. А уже при Николае I на другой стороне Загородного архитектор Константин Андреевич Тон, автор вокзалов-близнецов в Москве и Петербурге, Большого Кремлевского дворца, храма Христа Спасителя и еще многих и многих весьма достойных построек в разных городах России, выстроил храм, который казался уменьшенной копией знаменитого храма Христа Спасителя и напоминал московские церкви XV–XVI веков.
Интерьеры Введенского собора расписывали выдающиеся художники — те же, что работали в Исаакии. Так что представить, как выглядели росписи Петра Васильевича Басина и Тимофея Андреевича Неффа, иконы, писанные тем же Неффом и Василием Кузьмичем Шебуевым, можно без труда, рассмотрев работы этих мастеров в Исаакиевском соборе. Как только новая церковь была построена, старую, деревянную, бережно разобрали.
20 ноября 1842 года новый храм был освящен в присутствии императора Николая I, пожертвовавшего почти две трети средств на его строительство. С тех пор государь всегда присутствовал в соборе на торжественных богослужениях в дни полковых праздников. Главными святынями храма были полковые иконы Спаса Нерукотворенного и Знамения Пресвятой Богородицы из походной церкви Петра I, бывшие с полком в битвах при Лесной и при Полтаве. Висели в храме парадные знамена, хранились полковые мундиры российских императоров и фельдмаршальский жезл великого князя Николая Николаевича (старшего), трофейные знамена, ключи от взятых крепостей, образцы амуниции и снаряжения. На стенах были укреплены мраморные доски с именами павших в боях офицеров, панихиды по которым проходили в день полкового праздника. С конца XIX века в храме начали хранить личные награды, документы и портреты особо отличившихся и павших в сражениях семеновских офицеров и солдат.
В западной части церкви находились гробницы прежних командиров полка — князя Петра Михайловича Волконского и графа Владимира Петровича Клейнмихеля. В 1906 году в крипте был устроен придел, где были погребены командир полка Георгий Александрович Мин, убитый террористкой Коноплянниковой, и трое семеновцев, погибших при подавлении вооруженного восстания в Москве. Там же нашли упокоение и более сорока офицеров, павших на полях сражений Первой мировой войны.
Когда началась революция, двое офицеров тайно спрятали в алтаре храма Введения знамя своего полка. Надеялись на его скорое возрождение. Не случилось. И остатки полка — те немногие, кто не погиб в боях Первой мировой, кто примкнул к Белому движению, и храм, который они так любили, — все погибло.
Кстати, до недавнего времени семеновцам ставили в вину их участие в Гражданской войне на стороне Юденича, а не, к примеру, Ворошилова. Считали это изменой Родине и народу. А на самом деле они просто остались верны присяге. Ведь не ради красного словца пели: «И честь дорога нам, как крест на груди». Вот почему именно в храм Семеновского полка ходили молиться за своих близких жены и матери тех, кто тоже оставался верен присяге. Вот почему этот храм был особенно неугоден новой власти.
Обычно снос храмов пытались хоть как-то объяснить, чаще всего неуклюже (к примеру, когда сносили церковь Покрова в Коломне, заявили, что она мешает трамвайному движению). Взрыв Введенского собора, который, кстати, находился под охраной как памятник архитектуры, даже не попытались оправдать. Вместе с храмом уничтожили и могилы.
Церковь Покрова в Коломне
Эту историю, печальную и славную, не знал почти никто из моих школьных подружек, да и взрослые далеко не все знали — или молчали. И мы сидели в сквере, что был разбит на месте взорванного храма, шутили, смеялись, даже не подозревая.
А вот когда я жила в бывшем Демутовом трактире, разрушенных храмов поблизости не было. Правда, в храме Спаса-на-Крови был склад декораций Малого оперного театра, подвалы были затоплены, гидроизоляция нарушена, драгоценное внутреннее убранство разворовано. Но, как пел Высоцкий, «скажи еще спасибо, что живой». Но это было чем-то вроде короткой передышки. Несколько лет, идя на работу, я и не подозревала, что Дом прессы построен на месте разрушенной церкви. Однажды увидела старую фотографию: Чернышев мост, дом Министерства внутренних дел (кто архитектор, спрашивать не нужно, ошибиться невозможно — так узнаваем почерк Карла Ивановича Росси), а рядом, на том самом месте, где стоит Дом прессы, — храм. Высокое здание в «русском стиле», пятиглавое, со стройной шатровой колокольней. Я тогда ничего о нем не знала. Только в очередной раз ужаснулась: сколько же храмов в нашем городе сумели (посмели) уничтожить. Сначала узнала, что снесли храм в середине тридцатых годов, а Дом прессы построили уже после войны, в незабвенный период борьбы с излишествами в архитектуре. Надо сказать, он, при всей своей невыразительности, вполне деликатно вписался в среду, не нарушил масштаба старой застройки — напротив, только подчеркнул красоту соседних зданий. В общем — не раздражал. Но и не побуждал задумываться, что же здесь было раньше. Но узнав, что был храм, невозможно было не попытаться узнать его историю. Оказалось, храм был обетным. Хозяин Апраксина двора граф Антон Степанович Апраксин дал обет построить храм, когда восстановит все, уничтоженное опустошительным пожаром, случившимся в 1862 году. Тогда выгорели практически все постройки огромного торгового комплекса, со времен Елизаветы Петровны принадлежавшего семейству Апраксиных (о предках Антона Степановича я подробно писала: в главе «Утраты Петровского Питербурха» — о Степане Федоровиче, в главе «Расстрелянный Растрелли» — о Федоре Матвеевиче). Есть подозрение, что пожар тот был не случайным.
Хорошо известно, что сегодня, дабы вынудить владельца расстаться с каким-то очень уж соблазнительным участком земли, поджигают стоящие на нем строения, а потом погорельцу, полагая, что у него нет ни денег, ни сил, чтобы все отстроить заново, предлагают продать землю. Очень удобно. И не нужно тратить деньги на снос ненужных построек и расчистку участка. Так вот, точно так случилось и с выгоревшей до основания территорией Апраксина двора. К графу Апраксину явились покупатели, предложили продать опустошенную землю за восемь миллионов рублей (сумма по тем временам огромная). Антон Степанович презрительно улыбнулся: «Я добавлю еще два миллиона за то, что вы оставите меня в покое». И начал строить. Задачу поставил перед собой не самую скромную: его Апраксин двор не должен ни в чем уступать Гостиному. Задачу эту решил блистательно, построив вдоль Садовой улицы по проекту архитектора Иеронима Доминиковича Корсини каменные корпуса на тысячу лавок. Более того, желая превзойти Гостиный двор, Апраксин (первый в России!) оснастил свою новую постройку электрическим освещением.
После того как торговые ряды заработали, пришло время выполнять обет. Строительство храма граф поручил Людвигу Францевичу Фонтана, уже строившему по его заказу огромный доходный дом (Литейный, 48), внутренние корпуса Апраксина двора и, главное, Малый театр (много лет в нем располагается Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова). Так что вкусу архитектора он вполне доверял. Церковь во имя Воскресения Христова была освящена в 1895 году. Стены ее облицевали мрамором, образа набрали из мозаики, окна украсили великолепными витражами. Она сразу стала популярна: место бойкое — рядом самые большие торговые центры столицы, так что народ съезжался сюда со всех концов города. При церкви Антон Степанович организовал богадельню для вдов инвалидов Кавалергардского полка и школу для детей-сирот. Он вообще был щедрым благотворителем, никогда не отказывал в помощи людям, попавшим в трудное положение. Недоброжелатели, любящие считать чужие деньги, заявляли, что в этом нет ничего особенного. Мол, при его-то состоянии швырнуть бедняку несколько сотен рублей — все равно, что обычному человеку подать нищему гривенник. Но когда он умер, «Петербургская газета», при жизни его не жаловавшая, вынуждена была признать: «Едва ли когда-нибудь можно было видеть такую огромную толпу простонародья, как та, что следовала за гробом графа А. С. Апраксина — выдающегося представителя нашей аристократии». Большинство этой толпы и составляли те, кого в трудную минуту облагодетельствовал покойный.
Что же касается богадельни, то он не случайно предназначил ее для вдов инвалидов-кавалергардов. Апраксин много лет прослужил в Кавалергардском полку, знал каждого из старослужащих, знал их семейные обстоятельства, искренне сочувствовал и им, и их женам. Не мог допустить, чтобы эти женщины, оставшись одинокими, жили в нищете. Они были благодарны. Молились за него.
Церковь во имя Воскресения Христова. Фото 1900-х годов
Тем более что о нем тоже знали больше, чем досужие сплетники и завистники: в семейной жизни он несчастлив — жена его не любит, обожаемая дочь умерла в детстве, у сына неизлечимая душевная болезнь.