Утренний Конь
Шрифт:
— Пацаны, — решил наконец Петух, — дадим девчонке бакшиш, только надо узнать, что больше всего нравится ей…
Уже близился вечер, ветер дохнул прохладой, утихли птицы в темнеющем небе, а три мальчика всё не могли придумать, что бы такое преподнести девушке. Наконец Соломону Мудрому — он был всех глазастей — поручили узнать, что больше всего нравится ей.
Лишь на вторые сутки агент особого поручения, неотступно следивший за Симой, появился на рынке. Он заявил, что больше всего на свете она любит яблоки.
— Сидит после работы у себя во дворе, в беседке, читает книги и грызет яблоки. Считал, съела шесть штук… А живет в Каретном переулке.
— Яблоки так яблоки! — одобрительно произнес Петух и повел всех в яблочный ряд.
Только они собрались прицениться к яблокам, как к ним подошел подметальщик базарной площади дед Еремей.
— Видно, с дитем что-то случилось… — сообщил он, невесело кивая головой.
— С каким дитем?
— Второй день сижу без газет. Может, заболел? Может, машина задавила… Утренний Конь — пацан аккуратный…
Все это показалось странным. Утреннего Коня они считали своим. К тому же они недавно незаслуженно обидели его.
— Похоже, с Крючком сцепился, — сказал Петух. — С ним надо нам повидаться.
— А как же яблоки?
— Купим вечером на постоялом дворе.
Они нашли продавца «Вечерки» на черной бирже на Дерибасовской, угол Екатерининской, где шел оживленный торг иностранной валютой.
Два сигнальщика, два почтенных старца с ястребиными глазами, охраняли биржу. Заметив издали что-нибудь подозрительное, предвещающее облаву, они начинали отчаянно кашлять, и кашель их был особый, как рокот медной трубы. Тогда в один миг валютчики исчезали. Но сегодня на бирже царил покой. В руках Крючка красовалась пятидолларовая бумажка, явная липа, что в те дни печаталась в Одессе на Кастетской улице.
Петух, Добрыня и Соломон Мудрый выросли перед Крючком, как шквальная зыбь перед утлым корабликом.
— А что, что я вам такое сделал? — жалобно заскулил Крючок, догадавшийся, о чем пойдет речь.
— Говори, что было? — потребовал Петух.
— Он первый выбил мне зуб… Взял и выбил…
— Так ты с ним дрался?
— Он первый… Видите, зуба нет…
— Плевали мы на твой зуб. Говори, где Конь?
— Как будто не знаете?
— Не знаем.
— Скажу, если не будете бить.
— Ладно, говори!
— Он на «Восходе», что стоит в Карантинной гавани… Убей меня господь бог, если он не там…
— Значит, ты за ним следишь?
— Теперь, истинный крест, не буду…
— Что-то ты стал сильно набожным, — усмехнулся Петух. — Только знай, если еще тронешь Коня, не дожить тебе до первого воскресенья.
«Восход» и вправду стоял на причале Карантинной гавани. Это был буксирный катер, весь черный от бортов до трубы, напоминающий собой черного быка, грозно наклонившего голову. Несколько моряков отдыхали на юте, возле буксирной дуги, и среди них находился Утренний Конь.
Зависть, как удары отравленного кинжала, пронзила сердца Петуха, Добрыни и Соломона Мудрого.
Мир для них словно перестал существовать. Перед ними потемнела морская даль. Вот так Утренний Конь! А они ради него бросили дело…
— Посвисти! — приказал Петух Добрыне.
— Не придет. Испугается, — сказал Соломон Мудрый.
Но Утренний Конь явился. От него несло запахом машинного масла. С матерчатой сеткой на шее и карманами куртки, набитыми обтирочной паклей, он выглядел настоящим судовым машинистом. Не моргая, он глядел на Петуха, Добрыню и Соломона Мудрого.
Те долго молчали. Никто не мог найти нужного слова. Молчал и Утренний Конь. Если при драке с Крючком он выкрикнул дерзкое «сдохни», то на этот раз он спокойно ждал начала боя.
— Держись! — крикнул Петух.
— Ладно, — ответил Утренний Конь.
Он снял с себя куртку, вытащил из кармана брюк французский гаечный ключ и положил в сторону на землю.
Этот поступок как-то сразу погасил гнев неразлучной тройки.
— Как же так получилось? — спросил Петух.
— Так и получилось… Я же четвертый… Невезучий, — ответил Утренний Конь.
Да, верно. Крыть было нечем. Продавец утренних газет прав.
— Пойдем! — отдал команду Петух.
Свернув за угол зернового склада, они увидели прячущегося там Крючка.
Три пары рук вцепились в него. Мигом вытащили из карманов нож, засаленную колоду карт и пачку фальшивых долларов. Все это полетело в море. Вслед за ними плюхнулся и сам Крючок.
Соломон Мудрый глядел, как он по-щенячьи барахтается в воде, и хохотал, словно стоял на галерке цирка.
Но Петух и Добрыня не смеялись.
Шел девятый час. Город как губка впитывал в себя последние лучи солнца, когда три друга, три мушкетера, три волхва с дарами — корзиной яблок — чинно тронулись в путь. Так они пересекли Торговую улицу, прошли Старопортофранковскую и только уже в Каретном переулке, где жила Сима, в их рядах произошло некоторое смятение.
Дома ли она? А нет, что им делать с целой корзиной яблок?
Но Соломон Мудрый заглянул во двор и всех успокоил:
— Есть. Читает книгу в беседке…
Сима, увидевшая беспризорных, сначала испугалась, а затем удивилась. Что им нужно от нее? Ну конечно, пришли просить, чтобы она послала их на корабль. Но зачем они ставят перед ней корзину с яблоками? Цвет яблок словно лег на лицо девушки. Она подняла на мальчиков свои глаза: они были синие, ледяные, и синим и льдистым стало все вокруг… Три звонкие пощечины прозвучали в беседке из дикого винограда…
Прижав к груди книгу, Сима выбежала во двор.
— Нас? — выпучив глаза, спросил Соломон Мудрый.
Вопрос остался без ответа.
Всеми овладело щемящее, похожее на стыд чувство.
Соломон Мудрый еще раз возмущенно произнес «нас», но, взглянув на друзей, смирился.
Они молча уселись вокруг корзины с яблоками, как садятся вокруг костра. Не было ни искр, ни языков пламени, ни раскаленных углей, но странное дело, какой-то невидимый и таинственный свет, излучаемый красными яблоками, что так решительно отвергла девушка, казалось, согревал их смятенные души.