Утренний Конь
Шрифт:
— А правильная она девчонка! — вдруг сказал Петух и, отвернувшись от друзей, поднял голову и принялся старательно разглядывать небо.
Двое удивленно поглядели на своего атамана и также подняли головы.
Потом все молча ушли. Корзину с яблоками оставили возле первой попавшейся подворотни. А над городом уже спускались сумерки. С моря пришел ветер, порывистый и сильный. Он словно сгреб последнее золото сумерек и с ним умчался дальше, в степь, за темнеющие холмы, за синие рощи, и еще дальше, за лиман, и там взял и бросил все с высоты в воду, и она от берега к берегу вспыхнула алым, густым светом зари.
В это время Утренний Конь отдыхал, сидел на корме на бухте манильского троса и глядел на море. Северный ветер развел в гавани крупную рябь. Отражающая свет портовых огней, она всплескивала, шумела и золотилась. Пахло водорослями, зерном, арбузами и сыромятной кожей, мерно поскрипывали якорные цепи, и башня маяка лила вдаль длинные цветные лучи вертящихся фонарей.
Утреннему Коню все казалось интересным: и то, как их «Восход» буксировал огромный плавучий кран, и как заводил в док итальянца — судно из Генуи с черноволосой суетливой командой. Он был доволен своей новой жизнью. Жаль, что Петух, Добрыня и Соломон Мудрый поссорились с Симой. Ведь корабли будут. Вот и сегодня на внешнем рейде стоит, покачиваясь и мигая огнями, «Пролетарий», двухтрубный океанский грузовик, недавно купленный в Англии.
К Утреннему Коню подошел боцман буксира и, заметив взгляд мальчика, устремленный на океанское судно, сказал:
— «Сплендид» раньше назывался… Идет завтра на Дальний Восток… Говорят, будто должен еще набрать команду…
— А?.. Что?.. Набрать?.. — почему-то глухим, срывающимся голосом переспросил Утренний Конь. Он быстро поднялся, бросился к трапу, миг — и его шаги гулко загрохотали по деревянному настилу гавани.
Была уже полночь, когда наша тройка возвратилась на Старый рынок. Дед Еремей, всегда ладивший с беспризорными пацанами, открыл им кладовку, где хранились мешки с песком на случай пожара.
Устроившись на самом верхнем мешке, Петух сказал:
— Давайте уедем куда-нибудь подальше, на Донбасс, а может, в Сибирь, потому что море все равно не даст нам покоя…
Им снились крыши товарных вагонов, звезды над головой, длинные руки ветра и выбеленные снегами степи…
Утром их разбудил требовательный стук в дверь. Стучал Утренний Конь. Рядом с ним стояла Сима. Синие, знакомые им льдинки еще таились в глазах девушки.
«Пришла читать нам мораль, — подумал Петух с досадой, — да еще привела для защиты Утреннего Коня…» Зря он, Петух, вчера похвалил ее. Назвал правильной девчонкой. Нахалка она, вот кто она такая!
— Катись! — повысил голос Петух. — И ты, Конь, получишь…
Но Сима спокойно сказала:
— Ну-ка, мальчики, собирайтесь!
— Это куда нам собираться, под конвоем на джутовую? — процедил сквозь зубы Петух.
Он повернулся на другой бок и принялся нарочно храпеть, по-поросячьи взвизгивая.
Сима побледнела. Такой обиды еще никто в жизни не наносил ей. Она даже всхлипнула от злости. Утренний Конь схватил Петуха за чуб и сердито крикнул:
— Эй, вы, собирайтесь на «Пролетарий»!
Всех троих словно ветром сдуло с их песчаных постелей.
— Так это правда?
— Да, правда. — Больше ничего Сима не произнесла.
Стоит ли им рассказывать, как она с Утренним Конем ради них добиралась на шлюпке к «Пролетарию» ночью, при штормовой волне? Знали бы, как трудно было уговорить стармеха принять их смазчиками в машинное отделение. Да, лучше молчать. Ничего, кроме черной неблагодарности, от них не жди… Но что с ними случилось?
Мальчики виновато глядели на нее.
— Навсегда спасибо! — сказал Петух. — Слышишь?
— Слышу, не глухая, — как можно суровей ответила Сима.
Но глаза девушки улыбались. Слова «навсегда спасибо» — не простые слова…
Кладовка деда Еремея опустела.
Приглаживая на ходу свои непокорные вихры, мальчики важно прошли через весь рынок, мимо мучных будок и рундуков, заваленных разной снедью, мимо старой турецкой башни, в которой они не раз прятались от дождей. Будь на свете бог беспризорных, босоногий и смуглый, как цыган, бог, то, взглянув на них в эту минуту, он бы смертельно заскучал — таким веселым блеском полнились мальчишеские глаза. Нет, никто из пацанов назад к нему не вернется.
— Адье! — сказал Петух Старому рынку и махнул рукой.
Добрыня и Соломон Мудрый повторили жест атамана.
А Утренний Конь шел впереди всех, рядом с Симой, и громко гремел своими рыжими башмаками.
Моя подружка Верка
Ее привел Михаил Дмитриевич Томас, директор нашего завода. Босая, вся в угольной пыли и в длинной, до пят, солдатской рубахе, она сердилась и шипела, словно змейка.
— Как тебя зовут? — спросили ее.
— Верка! — камнем бросила она в нас свое имя.
— Нечего там с дурочкой разговаривать, в баню ее! — сказал Томас, посмеиваясь в свои короткие усы щеточкой.
Ее отмывали в кочегарке, в деревянном чане.
— Уйду, все равно уйду! — грозила она.
Но, пройдя еще одну страшную пытку — ножницы парикмахера, — она не выполнила своего обещания. По-видимому, девочка в белоснежном халате, синеглазая, с веселыми веснушками на лице, выглянувшая из зеркала парикмахерской, понравилась ей…
Так на заводе искусственных минеральных вод появилась еще одна наклейщица бутылочных этикеток, Верка Каневская.
Была она хмурой и вспыльчивой. Ни с кем на заводе не сходилась. И лишь только к одному Томасу она привязалась сразу, всей душой.
Понемногу она привыкла и ко мне, а спустя еще один месяц ее громкий смех можно было услышать и в котельной, и в механической мастерской.
После работы мы вместе бродили по городу, смотрели кино, лакомились копчеными чирусами, а к вечеру шли к морю.