Утро любви
Шрифт:
Шум услышала сама Эрешкигаль, и яростью наполнилось ее сердце.
– Кто там ко мне стучится, словно пьяный в двери таверны? Кто дал ему выпить столько сикеры?
– Это не пьяный! – почтительно промолвил страж. – Это богиня Иштар, твоя сестрица, за Таммузом явилась. Сейчас опрокинет ворота. А кто поднять их сумеет?
– Впусти! – приказала хозяйка подземного мира.
Со скрипом отворились ворота. Предстала богиня Иштар во всей своей великой и несравненной скорби. Но наглый привратник не содрогнулся. Глаза его жадно блеснули, когда взгляд упал на золотую тиару. И сняв с головы тиару, богиня ему ее протянула.
И снова пред нею ворота, ворота вторые из меди. Богиня вручила второму стражу кольца и серьги.
А потом – еще и еще ворота. Когда же седьмые ворота за ее спиною остались, нагой она оказалась средь душ, шуршащих во мраке, словно летучие мыши. На ощупь она пробиралась и натыкалась на стены, скользские от крови и слез, натыкалась на камни, падала и поднималась.
Нет, не смогли сломить Иштар униженья. С головою, поднятой гордо, совершенно нагой и прекрасной в свете горящих масляных факелов она перед троном предстала и хозяйке подземного мира сказала:
– Таммуза возврати мне, сестрица. Нет без него мне жизни.
– Закона нет, чтобы мертвым жизнь возвращать ради чьих-то капризов, – оборвала Эрешкигаль богиню. – Мало ли юнцов в верхнем мире? Пусть Таммуза заменят.
– Таммуз один для меня на свете. – Иштар возразила. – Прекрасному нет замены.
И тут Эрешкигаль обернулась, слуге своему Намтару, болезней владыке, рукою махнула. Наслал на Иштар он язв шестьдесят, да шесть тысяч болячек.
И затихла земля без Иштар. Травы расти перестали. Опустели птичьи гнезда. Овцы ягнят не рожали. Семьи людские распались. Овладело землей равнодушье, предвещавшее жизни полную гибель и победу
Боги, глядя на землю с небес, ее не узнали. И, всполошившись, послали гонцов из Верхнего мира в мир Нижний с приказом:
– Иштар возвратить немедля и с нею Таммуза.
Как ни кипела яростью Эрешкигаль, как по бедрам себя не колотила, как ни вопила, что нет возврата из царства ее, пришлось ей смириться.
В тот день, когда Иштар вместе с Таммузом возвратились на землю, весна наступила. Все на земле зацвело буйным цветеньем. Птицы запели в ветвях, любовь прославляя. Жены вернулись к мужьям на брачные ложа. В храмах Иштар настежь все двери открылись. Ликующий хор голосов провозгласил
– Таммуз возродился! К любви возвратился Таммуз!*
К большой, всепоглощающей, полной непередаваемых радостей любви возвратился Таммуз и дарил ее щедро не только Иштар, но и всему, что их окружало на этой земле. Рассказывают, еще до приближения к дому, в котором жили эти счастливые влюбленые, многих охватывало настоящее, и, тем не менее, сладкое, приятное волнение. В их воображении возникали необыкновенно сочные, и полные прекрасных образов, сцены страстной и безудержной любви. Им предшествовали божественные молитвы и славословия, наполненные теплом любящих сердец и сравнимые с возвышенным творчеством и фантазированием, магическими действами, в ходе которых они настраивали свои существа и души на новые и новые, доселе не испробованные способы и формы выражения своих чувств и наслаждений во время будущей близости друг с другом. Иштар готовила самые изысканные блюда и напитки для своего возлюбленного. И только из ее нежных, оголенных по плечи рук, облитых мягким розовым светом восходящего или заходящего солнца, нежно целовавшего каждую ее клеточку на гладкой и ароматной коже, он с наслаждением, доступным только необыкновенно любящим существам, принимал своими сочными и полными жизни губами божественную пищу. Вкушал ее и одновременно пожирал глазами полное прелести и живой игры, внутренней музыки и горячего чувства к нему, лицо возлюбленной. Оно в такие минуты и не только было для него настоящим светочем, яркой звездой в открытом и безграничном космосе, затмевавшим своим светом все остальное. Да ничего остального ему и не хотелось видеть. Он, словно в гипнозе, наслаждался только им, и благоговел только от него, все остальное для него утрачивало свое былое значение. Таммуз возгорался от любви и сам превращался в такой же могучий и всепроникающий свет, который соединялся и смешивался со светом любимой Иштар, и они, перейдя из физического состояния веществ в духовное, становились эфемерными и самыми счастливыми существами на земле. Все вокруг наполнялось светом их высочайшей любви. Искры этого света и жар любовного огня, наверное, попали и в сердце Гая Юлия Цезаря, рано узнавшего женскую власть, и в душу его далекого отпрыска – Юрия Гаева, многих и многих других землян, познавших это великое чувство.
–
* Таммуз – бог умирающей и воскресающей природы
6.
Лиза в первый раз влюбилась в шестнадцать лет. Тайно и, как ей казалось, совершенно безнадежно. Ведь ее возлюбленный – преподаватель математики – был лет на десять старше ее. К тому же, как поговаривали, он без памяти любил дочь какого-то банкира из областного центра, но остался ни с чем. Банкир не позволил дочери выйти замуж за нищего учителя, у которого даже собственной крыши над головой не завелось. А когда Валерий Иванович Иванов появился на пороге их загородного "замка" с букетом роз, на который ухлопал чуть ли не всю свою зарплату, потенциальный тесть, смекнув в чем дело, приказал охране вышвырнуть молодого человека, осмелившегося попросить руки его дочери, за ворота и больше никогда не впускать. Два плотных здоровяка, одетых в кожаные куртки, брезгливо оглядели с ног до головы отчаянного влюбленного. Потом саркастически улыбнулись, переглянулись и поняли друг друга без слов. Подошли к обескураженному и побледневшему от негодования и возмущения жениху-неудачнику и, несколько раз пройдясь по его ребрам своими увесистыми и набитыми о тренировочные груши кулаками, тоном, не терпящим возражения, откровенно предупредили, что, если еще раз увидят его рядом с домом хозяина или его дочерью, то "замочат". "Ищи себе ровню, Наташа не для таких оборванцев, как ты, она дорогого стоит» … – так и звенело в ушах и в душе бывшего ее однокашника (учились в одном институте) Валерия. Он немного раньше Наташи окончил университет с красным дипломом, и подавал, по словам преподавателей, большие надежды на будущем педагогическом поприще. Но кому нужны все эти способности, – думал про себя поставленный на место безрассудно влюбленный парень, – если я не в состоянии преодолеть "стену", внезапно разделившую меня с моей любимой? И все потому, что у меня нет денег, не научился их делать!.. Наплевать на свое призвание, наняться в какую-то преуспевающую инофирму, сделать карьеру и разбогатеть, чтобы стать равным Наташе и ее отцу-банкиру? Да на это уйдут годы. Она не будет столько ждать. Не посмеет ослушаться отца, который прочил ей блестящую партию с одним из своих еще молодых, но успевших поймать Жар-птицу удачи, партнеров – сыном заместителя губернатора. Одно родство с таким избранником и счастливчиком при новых реалиях определяло многое. В том числе и успех в бизнесе. К тому же этот его молодой зам., хотя и не блистал в вузе выдающимися знаниями, считался посредственностью в кругу своих однокашников, был, в общем-то, неплох собой и весьма коммуникабелен. Ну, прямая противоположность с Валеркой, которого банкир знал уже не первый год и вначале воспринимал лишь как очередную игрушку своей дочери. Даже в дом не хотел впускать. А когда увидел, какой он гордый и одержимый в своих чувствах, решил разом все пресечь. Вначале запретил им встречаться с дочерью, потом, когда настойчивый жених стал надоедать по телефону, распорядился насчет того, чтобы с ним никогда не соединяли этого нахала, а если заявится на порог, выгоняли. Вот Валерка, несолоно похлебавши, и вылетел за ворота неприветливого дома банкира. А после побоев, поразмыслив и помучавшись на досуге, уволился из городской школы и уехал в село, где надеялся забыть все, что с ним произошло накануне, успокоиться и, поостыв, решить, что делать дальше.
От потери любимой девушки, с которой планировал связать всю свою дальнейшую жизнь, он страдал безутешно. И чем больше они не виделись с момента расставания, тем больше любил ее, как самую желанную и недостижимую далекую звезду на черном небосклоне.
В сельской школе его приняли радушно, директриса обещала в будущем похлопотать перед волостью о выделении отдельной квартиры, чтобы он смог пустить здесь свои корни и остаться надолго. Мужчин – учителей, тем более таких одаренных, на селе явно не хватало. И он для нее был большой удачей. Да и местные незамужние «учителки» поглядывали на него не только с профессиональным, но и явно другим интересом. Стройный, хоть и немного угловатый, красивый, талантливый. Просто, но со вкусом, одетый, с внутренним огоньком в душе и грустью в глазах, с бледным, то ли от городского воздуха, загазованного стадами автомашин, то ли от неудачной любви лицом. Почти как у Леши Карамазова или Макара Алексеевича из "Бедных людей" и белых ночей Ф.М.Достоевского… Короче говоря, интерес к новоиспеченному коллеге в женском педагогическом коллективе вспыхнул, как охапка сухого хвороста. Но Валерий Иванович не придавал этому никакого значения, и не чувствовал никакого тепла от любопытного и клонившегося в его сторону женского пламени. Лишь, словно механически, отвечал на расспросы, совершенно закономерные при появлении нового человека в селе и, тем более, сельской школе. К нему приглядывались, его оценивали. Как раба на невольничьем рынке, только на зубы не заглядывали… – промелькнула в его голове как-то неприятная мысль, но он быстро привык к этому. И даже бестактные вопросы воспринимал, как простое сельское любопытство, с которым необходимо смириться, словно с шумом сосен или с криками и гвалтом неугомонных грачей, облюбовавших близлежащие деревья и надоедавших по утрам и вечерам. Даже непривычная лесная тишина и свежий, настоянный на зеленой хвое, уже увлажненный мартовской оттепелью, воздух, совершенно невозможные в многолюдном городе, вместо комфорта и радости поначалу приносили ему чувство неуютности и какой-то внутренней настороженности. И все это, как ни странно, нисколько не утоляло его печали. Напротив, – только добавляло страдания от сознания того, что его возлюбленная с этих пор становилась еще более недоступной для него. Но никто из его коллег, несмотря на переполнявшее их любопытство, ничего не знал об этом, и думал, что во всем виновата весна и, возможно, безответная любовь их молодого сотрудника.
Ну, а коль эта любовь была безответной, есть шансы на то, что таковой она и останется. А вот, если взять парня в оборот, то и забудется, растает, словно тонкий мартовский лед. Поэтому заждавшиесся на селе своих интеллигентных женихов наиболее смелые коллеги стали оказывать Валерию Ивановичу явные и частые знаки внимания, провожали его из учительской неравнодушными взглядами. Весна действовала и на них, наполняла истомой тела и души, не дождавшиеся утонченных мужских признаний и ласк. Ухаживания обычных сельских парней – механизаторов и даже специалистов сельского хозяйства – они воспринимали без особого восторга, и замуж за грубоватых и, как им казалось, бездуховных "матершинников" и пьяниц не выходили, а, если и выходили, то, как бы по инерции или из необходимости произвести на свет потомство. Но вовсе не из любви, вспыхнувшей от духовной близости и физического притяжения. Реформирование сельского хозяйства, которое они наблюдали на примере своего села, привело к тому, что экономика ранее зажиточной Бурьяновки рухнула. Скот на ферме вырезали, поля толком не обрабатывали. Зарплату мужикам подолгу не выплачивали. Да, к тому же, так "секвестировали", что на нормальную, не то, что привольную, жизнь денег не оставалось. Содержать семьи, особенно молодые, было не на что. Шлюхи в городе за день больше зарабатывали, чем они за месяц. Вот и пошел в ход самогон, запили от безнадеги мужики, обозлились, чувствуя, как их унизили и лишили достоинства, не оплачивая, как надо, нелегкий и такой почетный в прошлые годы труд. Убивало и то, что даже местные, выросшие в одном селе девчата, больше не желали смотреть в их сторону. Они мечтали о суперменах и бизнесменах из западных и отечественных телефильмов, вздыхали не о героях – "стахановцах", а о бандитах, разъезжающих на черных мерседесах. Школьные учителки механизаторов и даже зоотехника тоже не воспринимали всерьез. Считали грубыми, неровней с ними. А других не было. Вот и образовалась на селе трещина в личной жизни многих молодых людей. Кто проворнее да сметливее, долго здесь не задерживался, уезжал в город в поисках счастья. А остававшиеся, считали себя незаслуженно обиженными и обойденными жизнью, мрачнели и озлоблялись с каждым проведенным здесь годом все больше. А света в конце "туннеля" так и не видели. О том же нередко говорили и в семьях сельчан. Поэтому даже молодые девчонки, наученные опытом своих вечно стонущих и недовольных жизнью родителей, уже понимали, что к чему и, естественно, мечтали совсем о другой жизни и иных избранниках.
Лиза, насмотревшаяся латиноамериканских сериалов и начитавшаяся романов Габриэля Гарсия Маркеса и Жоржи Амаду, рано открыла для себя новый мир. Он был полон экзотики, красоты, социальных волнений, личных драм и трагедий, возвышающих человека чувств, мыслей, чаяний, идеалов, как она написала в школьном сочинении на свободную тему. А, кроме того, все это открыло ей глаза на ее собственную жизнь и жизнь ее родителей. Ей не хотелось повторить участи матери, всю жизнь гнувшей спину дояркой на ферме и ничего, по большому счету, не имевшей от этого, кроме женских болезней и унизительной бедности. Отец, как ни пахал в прямом и переносном смысле, по его словам, не мог обеспечить достойной жизни семьи. Да к тому же как-то по весне провалился под лед на своем тракторе, подвозя дрова из-за реки Самары. Машину и остававшегося в ней, промокшего до нитки тракториста долго не могли вытащить из ледяной воды. В итоге бывший ударник коммунистического труда Алексей Мордвинов схватил воспаление легких и умер. А когда мать пошла за материальной помощью в контору колхоза, ей дали какие-то копейки из оставшейся неполученной и не пропитой зарплаты мужа. Касса была пуста. Колхоз оказался на грани банкротства. Вскоре его движимое и недвижимое имущество начали описывать, назначили внешнего управляющего. Но тут помог район, подослал из города к председателю Могильному инвесторов – представителей одной самарской фирмы, которые хотели вложить порядка тридцати миллионов рублей в производство экологически чистой продукции и со временем поставить сыроваренный заводик, начать выпуск голландского или швейцарского сыра. Да и компания-партнер "Нестле", обживавшаяся в соседнем городке, охотно покупала молочные сливки. В сотрудничестве со сторонними предпринимателями появлялись не только перспективы, но и спасение для бурьяновского хозяйства. Инвесторы соглашались на погашение его долгов и техническое перевооружение, при условии, что старый колхоз ликвидируют, и на его месте будет создано ОАО или СПК, контрольный пакет акций которого городские фирмачи выкупят и, подкрепляя их, начнут вкладывать свои капиталы в бурьяновские земли и машинно-тракторный парк. Могильный на такое предложение готов был пойти, но тоже выдвинул свои условия: бурьяновские пахотные земли фирма возьмет в аренду и, сразу же, заплатит за нее, чтобы он, в свою очередь, смог заплатить сельчанам за аренду их паев. Ведь вся колхозная земля к тому времени в соответствии с новым законом "О земле", принятом Госдумой РФ, была поделена между крестьянами. Такая мера могла вселить в них, хоть какую-то надежду на лучшую жизнь, помочь уйти от безнадеги, перераставшей в последние годы чуть ли не в массовый психоз, поразивший основную часть болевших душой за землю и мучавшихся крестьян. Но была здесь для Могильного одна закавыка, которую он хотел ловко обойти и решить важнейший для себя вопрос – остаться у руля нового хозяйства после смены формы его собственности. Дело это было непростое. Убедить инвесторов в своей полезности после того, как экономика бурьяновского колхоза рухнула, означало не что иное, как перепрыгнуть через собственную голову. Без особой надежды он предлагал свою кандидатуру на пост председателя или управляющего СПК, как дополнительное условие к соглашению с городскими инвесторами. Они на это дали предварительное согласие, но, в свою очередь, потребовали, чтобы в будущем он все свои действия согласовывал с ними. Это Могильного устраивало. Главным для него было сохранить свое командное положение в хозяйстве и получить контроль над инвестициями, а то и право прямого распоряжения ими. Но пока все это было только на стадии переговоров и утрясок. А касса бурьяновского хозяйства походила на ту, в которой оставались одни мыши. Потому председатель с матерью Лизы, когда она обратилась к нему за помощью, сильно не церемонился, и без обиняков сказал: "Горилки надоть было помене твому казаку выпиваты, щоб от лиха убежаты. Мы туточки ни при чем. Сам пострадав та ще трактор утопыв. Кто теперь за ще уси ответ держаты будэ? А ты ще про гроши скулишь, хаешь мени, лаешься, губы раздула. Бери, що далы, пока ще не отнялы, и иды с Богим".
Мать пришла домой, как убитая, больше всего страдая от обиды и унижения за мужа, много лет честно проработавшего трактористом в одном хозяйстве… Не разуваясь и не раздеваясь, прошла в спаленку. А там, словно подрубленная, рухнула на кровать, забилась в горьких рыданиях. С тех пор и стала ее мучить гипертония, дополненная каким-то психозом. Мужа она пережила ненадолго. Умерла от инсульта прямо в коровнике во время дойки после того, как поругалась со скотником, не вычистившим загон и не задавшим сена коровам. Лиза в то время училась в девятом классе, младший брат – Митя – в пятом. Поначалу их хотели определить в максимовский приют или в детский дом. Ограничились установлением опеки, потому, что Лиза наотрез отказалась от того, чтобы ее и брата куда-то определяли. Она смело заявила председателю и директрисе школы, что уже не маленькая. Пенсии, назначенной за родителей, ей хватит, чтобы не умереть с голоду и продержаться до тех пор, пока сама не отучится и пойдет работать в колхоз. Впрочем, на каникулах она уже трудилась на ферме, подменяя заболевшую соседку – бывшую напарницу матери. Заработала себе денег на пару платьишек, да брату – на джинсы и ботинки. Все свободное время проводила на огороде. Митю полоть траву и рыхлить рядки картофеля не заставляла. Думала, мал еще, пусть, хоть он побегает с друзьями на улице или рыбу поудит на Самарке. А то, какие у него останутся воспоминания от детства? Но, когда узнала, что из-за баловства на реке, тот чуть не утонул, перевернув вместе со своим дружком Володькой постепенно раскачанную ими лодку, запретила ему ходить на реку. Придумывала всякие задания по дому, чтобы отвлечь от мальчишеской вольницы и держать его подле себя. Митька от этого страшно мучился, любое покушение на свою свободу воспринимал в штыки и становился таким несносным, что у Лизы едва хватало терпения, чтобы не поколотить его в моменты семейных баталий. Так что хлебнуть с ним, если не горюшка, то беспокойств и хлопот, Лизе пришлось с лихвой. Мать, когда та была жива, он побаивался и слушался. А вот Лизу – ничуть. И лишь только, когда после очередной сестринской выволочки увидел, как она горько и безутешно плакала тайком, уйдя с огорода в дом, почувствовал в горле ком, и осторожно приблизившись к ней на босых ногах, нежно погладил сестру по темным волосам. А потом, как ягненок, занекал: "Не, Лиз, не плачь, не, я больше не буду баловаться…" Слезы накатились ему на щеки, а голос был таким жалобным, что сердце девушки дрогнуло. Она заключила брата в жаркое объятие и приласкала: "Да я не плачу, это я так, занозу в палец загнала, болит»! … А потом они пили чай и смотрели телевизор, и снова чуть не поссорились. Лизе хотелось досмотреть очередную серию из латиноамериканского сериала про любовь. А Митя настаивал на том, чтобы включили российский канал, по которому транслировали матч "Крыльев Советов" с "Аланией". Ссора не состоялась только из-за того, что на огонек к ним заглянула соседка тетя Люба, снова прихворавшая и попросившая Лизу выйти вместо нее на ферму. "Ты чего это воюешь со старшей сестрой? – пристыдила она Митяя, – она же тебе сейчас за мать и отца. Вот выйдет замуж, или уедет учиться после окончания школы, что будешь делать?"