Утро нового года
Шрифт:
— Ты сам прежде зря не болтай, — оборвал его Богданенко. — Где Василий Кузьмич темнит? На чем?
— Пусть вам Иван Захарович подтвердит.
— Знаешь, товарищ парторг, не заводи-ка ты новой истории.
— Эта история тоже не новая: темнит. Артынов с кирпичом!
— У тебя факты есть?
— Пока нет, но будут.
— Когда будут, тогда и приходи ко мне. Докажи документом. Тогда поверю. А сплетни знать не хочу…
На чем именно «темнит» Артынов, не выяснилось, обошлось недомолвкой, очевидно, Семен Семенович приберегал
— А если вы не отмените, то я первый поеду в трест.
— Поезжай, — сказал Богданенко.
— Антропова мы одного не оставим! — еще решительнее подтвердил Яков.
— Чем дальше в лес, тем больше дров, — с досадой выругался Волчин.
Артынова, по-видимому, ничуть не смущало ни прямое высказывание о том, что он где-то «темнит», ни увольнение Антропова, ни происшествие на зимнике и то, что в его адрес никто еще не произнес ни одного доброго слова. Он чувствовал себя надежно, прочно. «Ну, ну, продолжайте, продолжайте, а я вас послушаю, и, однако, как я хочу, так оно и будет, — всем своим видом говорил он. — Отвечать на критику — это значит новый огонь на себя вызывать, а я лучше помолчу, пойди-ка, угадай, какие у меня мысли на уме?»
В этом он был прямой противоположностью горячему, вспыльчивому и грубоватому Богданенко, и Корней решил, что, вероятно, Богданенко именно поэтому им дорожит и всячески его покрывает. Уж какой начальник не любит молчаливо-исполнительных подчиненных! А кто любит «ершей»?
Пока Корней рассматривал Артынова, поднялся шум, все наперебой выражали несогласие с решением Богданенко относительно Антропова, но Богданенко поставил все-таки на своем. Тогда сначала Яков, а затем Семен Семенович встали и вышли из кабинета. Вслед за ними вышел Матвеев, поднялись и направились к выходу Козлов, Гасанов и Шерстнев, и, в сущности, на этом совещание закончилось. Полунин даже несколько растерялся и стал собирать бумаги.
В открытое окно вдруг залетел резкий порыв ветра. Из-за степи, где таял в дымке зубчатый лес, наплывала туча. Неподалеку в огороде низко склонились подсолнечники, на дороге вместе с пылью ветер подхватил мусор и понес над вершинками молодых топольков, затем поднял его еще выше, перекинул через забор и там завихрил.
Новым порывом ветрогона вспучило по простенкам холщовые занавески и опрокинуло на стол стеклянную банку с букетом нежно-голубых незабудок, услужливо поставленных секретаршей Зиной.
Богданенко, отворачивая лицо, чтобы не запорошить глаза, плотно прикрыл створки, прошелся по кабинету взад-вперед, хмурясь. В эту минуту он чувствовал себя, по-видимому, очень одиноким, и его это угнетало, как большое несчастье.
Тихо, почти на цыпочках выскользнул из кабинета Артынов, было похоже, просто удрал,
— Дрянь! Дрянь! — не то ему в спину, не то сам для себя пробормотал Богданенко, после чего, очевидно, вспомнив о Корнее, перестал ходить и, не меняя выражения лица, сказал:
— А ты вот что, молодой человек: займешь место Антропова! Назначаю тебя диспетчером. Сегодня же в ночь надо грузить вагоны.
— То есть, как это? — озадаченно спросил Корней. Он такого предложения не ожидал, оно было взято с маху, с крутого поворота, как и то, что Богданенко перед этим накомандовал.
Возможно, у него не было никакого умысла, и ничего иного, кроме естественного желания «укрепить» диспетчерскую, но ведь только что совершилась несправедливость, и все, кто при этом присутствовал, были ею возмущены. Так почему он, Корней, должен принять на себя какую-то постыдную роль?
Кроме того, и сама должность диспетчера ему не подходила, он технолог, а экспедирование кирпича, ей-богу же, не требовало никаких особенных знаний.
— Ты что, не согласен? — спросил Богданенко, заметив его колебание.
— Для этой работы мне не стоило три года долбить учебники, — решил заявить себе цену Корней. — Пошлите меня в цех. Я завод знаю, до техникума проработал пять лет и предпочту снова быть в цехе.
— Других должностей нет.
— И я не хочу пользоваться чужой бедой.
— А тебе-то какое дело?
— Не хочу и только.
— Ну, знаешь! Если мне с каждым считаться, хочет он или не хочет… Здесь тебе не детский садик. Повторять приказы мне недосуг! — строго сверкнул глазами Богданенко. — Сказано, исполняй! Я тебя предупреждал. На первых порах поработаешь на этом участке, а дальше посмотрим. Справишься — повышу, не справишься — пеняй на себя!
Он опять порывисто прошелся по кабинету и занялся разговором с Полуниным.
Корней остановился в дверях, выжидая.
— Ступайте, ступайте! — поторопил его Полунин.
В приемной секретарша Зина цокала на машинке, возле нее мурлыкал что-то Артынов. Зина изредка охала и легонько взвизгивала, словно ее щекотали.
— Вот так-то, друг! — назидательно сказал Артынов, отступая от Зины и подхватывая Корнея за локоть. — У нас на зубы не попадай, а попал — становись резиновым.
Корней отвел локоть, но Артынов опять его подхватил:
— Между прочим, я за тебя слово замолвил…
— Значит, кислушка оказалась впрок… — усмехнулся Корней.
Туча не поднялась из-за степи, а повисла над синей кромкой леса, проливая косые струи дождя и дробя радугу. Оттуда долетал глухой гул грома.
— Впрок, — подтвердил Артынов, принимая намек Корнея за шутку. — Долг платежом красен.
Они дошли вместе до угла здания конторы, за углом, с торца, были настежь открыты двери в столовую, — после обеденного перерыва буфет торговал пивом. Артынов подмигнул и показал два пальца: