Утром деньги, вечером пуля
Шрифт:
Он снова замолчал, но на этот раз ненадолго.
– А потом настала та ночь… – произнес он слабым, сломленным голосом. – И на моем будущем был поставлен жирный крест…
Он перевел дыхание и продолжил:
– Я считал их друзьями, а они… они думали только о том, как бы от меня отделаться. И очень обрадовались, когда я заснул. И даже не подумали разбудить меня, когда в вагоне начался пожар… Я выжил, но с моей карьерой пианиста было покончено!
Он снова приблизился ко мне и медленно, рисуясь, снял тонкие кожаные
Я уже видела его руки – там, на лестнице дяди-Васиного дома, – но все равно невольно вздрогнула.
Уродливые, страшные кисти, покрытые безобразными белесыми шрамами… изуродованные, как вся его жизнь, за одну несчастную августовскую ночь…
– После той ночи я стал другим человеком, – проговорил он тихо. – Моя жизнь была разбита, сломана, как старое пианино. Да у меня, собственно, и не было жизни. Я даже не завел семью. От меня прежнего осталась одна тень, и кто-то должен был за это заплатить!
– Но они… те трое… они ни в чем не были перед вами виноваты! – воскликнула я. – Антон и Николай задолго до пожара ушли в другой вагон, к девушкам, и когда пожар начался, они уже не могли вернуться…
– Вот-вот! – оживился он. – Они дождались, пока я засну, чтобы я не увязался за ними! Я им всегда мешал! А потом они обо мне даже не вспомнили…
– А Слава Рыбников? За что заплатил он? Ведь в ту ночь у него просто прихватило живот, он ушел в туалет, а потом, когда все заполыхало, он не смог вернуться в купе, но зато он помог выбраться из горящего вагона женщине с маленькими детьми… И за это вы с ним расправились?..
– Не знаю и не хочу знать! – оборвал меня настройщик. – Я заплатил им за свою загубленную жизнь! У них было все – семьи, деньги, успех… Антон, болтун и бездельник, стал известным режиссером, Рыбников – крупным бизнесменом… А ведь я был гораздо умнее, талантливее их! И за одну ночь потерял все, потерял свое будущее…
– Жизнь – не магазин, где каждому раздают счастье и успех в точном соответствии с его умом и талантом! – изрекла я, сама себе удивляясь.
Скажите, какие умные мысли приходят в голову накануне смерти! И ведь никто не узнает…
И этот горе-настройщик меня не слушал. Видимо, он слышал и понимал только самого себя, свои обиды, свои комплексы. Кажется, это и называется шизофренией.
– Отчего же вы именно сейчас решили мстить? – спросила я, надеясь хоть как-то до него достучаться. – Именно сейчас, по прошествии стольких лет? У всех ваших недругов была своя жизнь, вы давно с ними не встречались…
И на этот раз он услышал меня – и ответил.
– Я болен, – проговорил он усталым, измученным голосом. – Мне поставили страшный, роковой диагноз. Врачи дали мне несколько месяцев жизни. И я решил не цепляться за мизерный шанс, не пытаться выгадать лишний месяц мучений, а потратить оставшееся время на то, чтобы расплатиться по старым долгам. Восстановить попранную справедливость…
– Проще говоря, вы решили утащить за собой на тот свет как можно больше жизней! – возразила я. – Некоторые люди, узнав, что им осталось жить совсем немного, пытаются стать лучше, пытаются делать добро, хоть напоследок, чтобы оставить о себе добрую память, а вы решили под конец жизни совершить как можно больше зла…
– Это не зло – это справедливость! – выдал он. – А что обо мне подумают после моей смерти, ничуть меня не волнует. Меня уже все равно не будет…
– Справедливость? – воскликнула я. – И моя смерть, которая у вас явно запланирована, – тоже справедливость?
– Нечего было лезть в чужие дела! – отрезал он холодно. – И вообще, пора закругляться. Вы не хотите мне ничего рассказывать? И плевать! Я не так уж любопытен, а времени у меня осталось совсем мало, его нужно беречь!
Он отступил к столу, открыл маленький черный чемоданчик. Я думала, что в этом чемоданчике он носит инструменты настройщика, камертон и запасные струны, однако Вениамин Борисович достал оттуда шприц и ампулу с какой-то белесой жидкостью.
– Не беспокойтесь, – проговорил он, скалывая кончик ампулы и наполняя шприц. – Вам не будет больно. Вы просто уснете, тихо и спокойно…
Я смотрела на этот шприц, как кролик смотрит на приближающегося удава. Неужели здесь и сейчас, в этой чужой квартире, закончится моя, в общем-то, не очень счастливая жизнь?
Говорят, в последние минуты перед внутренним взором человека проносится вся его жизнь, сжатая до размеров короткого киноролика. Но меня в тот миг беспокоила только одна мысль – что после моей смерти станется с Бонни?
Конечно, дядя Вася его не бросит, не выгонит на улицу, но он его ужасно разбалует… И Бонни будет скучать обо мне…
Настройщик подошел ко мне, закатал рукав на левой руке и поднес шприц к запястью…
И в это мгновение раздался резкий, требовательный звонок.
– Черт! – прошипел он, обернувшись к двери. – Кого еще черт принес?
Я напряглась, облизала губы. Закричать? Позвать на помощь? Это хоть какой-то шанс…
Но настройщик почувствовал мое намерение. Он схватил со стола моток широкого скотча и быстро заклеил мне рот. Теперь я могла только нечленораздельно мычать.
В дверь снова позвонили, потом постучали.
Настройщик покосился на меня и прокрался в прихожую.
Там он замер перед дверью, прислушиваясь.
– Открывайте, паразиты! – раздался за дверью хриплый и явно нетрезвый мужской голос. – Открывайте сей же час, сволочи, а то я милицию вызову!
– Чего надо? – проговорил Вениамин Борисович с явным облегчением. – Чего вы в чужую дверь колотите?
– Чего надо?! – заорал голос за дверью. – Я тебе скажу, козел, чего мне надо! Мне надо тебе рыло набить! Ты, козел, мою квартиру на хрен заливаешь!