Уверение Фомы. Рассказы. Очерки. Записи
Шрифт:
Плотов подумал: она возвращает ему его самого, возвращает его родной с детства город, неожиданным образом претворяя в жизнь давно ставшие иными улочки-дома, а также изменившихся и даже покинувших мир персонажей. Её явление возвращало Плотову его, живого, снова в полноте поворачивало лицом к огромной, непознанной, пока ещё предстоявшей жизни – как в юности.
Убитость, инерция существования там, в городе С., отходили на задний план, как прячется на иконе или живописном полотне старое изображение – не умирая навеки, но скрываясь под новой записью. Сейчас, благодаря Алине, слои менялись местами. И уже всерьёз чаялось, что дело вовсе не в нимбе алкогольных паров, овевавших милую головушку, а что она испытывает
– А-а-а, – Плотов махнул рукой, безсильный объяснить.
– Что, что? – тревожно заглянув в его лицо, спросила Алина, уловившая досаду иль безысходность.
– Да что сказать? И поверишь ли? Для меня это и есть та самая встреча, не о таких ли ночах Алексан-свет-наш-Сергеич говорил, что бывает их, сколько там, одна-две в жизни?
Для Плотова эта встреча была такой третьей, что уж тут поделать, не первой, да, годков-то и ему уж, почти полста, жуть! Первая была в двадцать, а вторая – с тридцати трёх на тридцать четыре, а вот и эта приспела. Не будешь же рассказывать, что с первой он почти четверть века «состоит в законном браке», а после второй существовал как после ядерной бомбардировки, по сей день неся в себе все разрушительные последствия. Натурально разрушительные: духовно, психологически, физически. «Что ж, вслед за ней другие были», – как заметил тот же язва-Лепорелло. Уж лучше молчать. Скажешь разве о совпадениях – что и любимую им с детства и по сей день, влюблённую в него родную тётку, одну из самых дорогих в его жизни людей, тоже зовут Алиной, и что Алина внешне на неё сильно похожа, и что вторую его возлюбленную – фантастика! – тоже звали (и зовут, разумеется, ибо она жива и в известной мере благополучна) точно так же… И что всё это – знаки, знаки, знаки!
Надо ли и это говорить? Скажешь, а она вдруг тебе ответит, что у неё своих тринадцать «знаков» в жизни, таких, как ты, Арсениев Данилычей; а опосля – пришлёт трезвую и леденящую эсэмэсину (о, ненавистный телефон, убийца человеческих уз!), де, давай поживём-понаблюдаем, зачем мы нужны друг другу, да и нужны ли.
Прав был персонаж златоуста-Платонова: «А зачем тебе истина? Только в уме у тебя будет хорошо, а снаружи гадко».
Но если язык нам дан как средство общения, то, конечно, нужно пытаться, как это ни мучительно, включать его в создание коммуникативных мостов, ну как ещё донесёшь до другого человека свое сокровенное? Но, о Господи, какая бездна, зазор непонимания подстерегает нас на словесном пути! Как рассказать жизнь, как рассказать хотя бы чувство?
Или молчать? Но тогда как она узнает о том, что с ним происходит? Ведь ему важно, чтобы она узнала. А может, ей легче станет – от одного лишь свидетельства его чувства. Что она – не «старая», а ровно такая, какая ему нужна, какая должна быть…
– У меня есть мужчина, – вдруг отчиталась она, с интонацией, говорившей о полном обнулении того, что было между ними минуты назад.
«Не то, не то, не то… Не тот звук!» – внутренне заныл Плотов и выдал, кривясь:
– Это ты о мальчишке, вашем шофёре?
– У тебя хорошие источники информации.
– Всего лишь реплика некоей доброжелательницы.
– Я так и думала… Одна?
– Что?
– Реплика.
– Больше.
– Мило.
– Достаточно одной таблэтки… Да, непреходяще известное сужденьице: «Милочка, не берите в любовники поэтов; лучшие любовники – это шофёры и дворники». Так, кажется, а, Айседора?
– Пожалуйста, не надо.
«Бабка надвое гадает. Что, голубка, выпадает? Две надежды увядают, посерёдке зреет ложь. Не имеют повторенья жизнь – в стихах, Творец – в творенье. Ночью ставишь ударенье – утром губ не разомкнёшь…».
«Но что с этим теперь делать?! – безысходно подумал Плотов. – Очень своевременно. Что ж, по Сеньке и шапка… «Алина! сжальтесь надо мною…»
Да у него ещё три часа назад было несколько женщин! – а значит, ни одной! А теперь – одна она, разъединственная, на весь на белый свет, на всю на чёрную ночищу. Ммм. «Сказать ли вам моё несчастье, мою ревнивую печаль…» Зачем, зачем она об этом? Чтобы дать понять, что шансов на продолжение нет? Как же, новость.
Плотов обнял – сразу (удивительно!) подавшееся к нему – да, родное, да! – Алино плечико и быстро убрал руку. Руку хотелось удерживать на её плече, но в этом не было ровно никакого смысла, никакого! – поскольку этим нельзя было насытиться, скопить впрок, как собирают мёд, ведь всё должно было прекратиться с минуты на минуту.
Он хлопнул себя по бедру.
– Но это же ужас! Это всё, вне зависимости от наличия третьих, четвертых и надцатых лиц, не имеет развития! У всего этого нет даже технологического продолженья!
– Да? А разве ты не знаешь, что женщина может терпеть и ждать – от встречи до встречи? Тебе разве об этом ничего неизвестно? – уж совсем неожиданно спросила Аля, словно переходя в наступление.
О, загадка самодостаточной, вечнообновляющейся женственности! Кто без греха, пусть бросит в неё камень!
– Я ничего не знаю! Не знаю, и знать не желаю о «женщинах вообще», я могу говорить только конкретно! – пылко сказал Плотов. – Никаких обобщений! Меня волнуешь лишь ты. Я хочу знать тебя!..
Он продолжал хоть и с подъёмом, но уже отчетливо видел себя в своем почти стольном граде С., лежащим дома, на тахте, в позе эмбриона, лицом к стене – в непереносимой тоске…
Скучать по ней и томиться. Как метко говорили раньше, сохнуть. Думать – каждую секунду… Сновать как безсонная сомнабула по ночной кухне, а то и мазохистски слушать по двадцать раз (в наушниках, чтоб не мешать домашним): «…Я разгребаю монетку огня, пламя бушует и варятся щи. Если за печкой не сыщешь меня, то уж нигде не ищи…». С закрытыми глазами, чтобы не смотреть сквозь слёзную пелену в никуда.
Плотову подумалось, что многие помнят цитату из популярного романа: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке…», однако есть ещё и Тарковский со стихотворением «Первые свиданья», которое поэт замечательно читает за кадром в фильме своего знаменитого сына: «…Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке…»
Хорошенькие образы, да? Выскочившего из-под земли убийцы в переулке и идущего по следу сумасшедшего с бритвой. Поэты, это вы о любви так?
Да, о любви. О ней, матушке. О ней самой.
О той, которая долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит? О той, которая никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится?.. Да? Или это о чём-то ином? Расскажите же: о чём это?
Ой-ёй-ёй.
Однако кто в такую минуту вменяем?