Увертюра ветра
Шрифт:
"Улица Ста Солнц", - припомнил я мелькнувшее днем название. Тогда оно лишь позабавило. Но сейчас, стоя посреди широкой, утопающей в свете мостовой, я не мог сдержать рвущуюся наружу улыбку - и почти детский, давным-давно позабытый восторг.
По обеим сторонам улицы тянулись фонари. Лиловые, фиолетовые, оранжево-алые, молочно-белые, золотые, цвета весенней зелени и искристого меда - они беспорядочно, не подчиняясь никакой логике, сменяли друг друга в сумасшедшем калейдоскопе Ста Солнц. Мостовая, частично тонущая в чернильном мраке, частично расцвеченная островками света, казалась нереальной, эфемерной, зыбкой - как сон или видение.
Почти тысяча медленных, заплетающихся от пьянящего счастья шагов слились в один миг, упоительно прекрасный. И когда я, наконец, вышел на соседнюю улицу, то чуть не умер от разочарования - такой отвратительно-скучной и чудовищно невыразительной казалось она после фантасмагорического великолепия Ста Солнц. Почти физическая брезгливость свела челюсти, искривила лицо уродливой маской.
Я вздрогнул, точно очнувшись ото сна - и насторожился. Даже для меня подобная одурь была странной.
Вернее, странной была именно одурь, так разительно отличающаяся от периодически накатывающих, накрывающих с головой приступов восхищения и миром вокруг и каждым, даже мельчайшим его проявлением. Неконтролируемое счастье, восторг, легкость и щемящее, трепетно замирающее сердце мне знакомы. Но брезгливость, злость, ненависть?.. Никогда.
Оборачиваться и провожать взглядом великолепие Ста Солнц я не рискнул - от одной мысли о повторном "очаровании" меня передернуло. И вообще на душе стало как-то мерзко: словно что-то жуткое непонятное только что, пусть и на краткий миг, овладело мной, подчинило собственной воле - и, наигравшись, отпустило.
А могло и не отпустить.
"Да что за чушь?!
– взорвался я, стряхивая оцепенение.
– Что я несу?! Ауру блокировать надо, а не впитывать все эманации мира! И не приписывать собственные низкие мысли и чувства внешнему злу".
Но ощущение липкого ужаса, сжимавшего сердце маленькой потной ладошкой, не проходило.
Я прибавил шаг. Страх гнал меня вперед, по полузнакомым улицам, укутанным полуночным кружевом светотени. Мелькали размашистые кляксы фонарей, дома слились в размытую полосу - а я все ускорял и ускорял шаг, почти срываясь на бег.
...Он нагнал меня, когда до дома Нэльвё оставался всего квартал. Сорвался в длинном смазанном прыжке, настигая, разом преодолевая разделяющие нас шаги, и пригвоздил к мостовой.
Только сейчас, столкнувшись с овладевшим мной страхом, я, наконец, понял, что вызван он был не улицей Ста Солнц, а домом Нэльвё.
Из горла вырвался нервный смешок: это же надо так себя накрутить и загнать! Идиот!
Страх - наконец, опознанный, проанализированный и убранный в дальний ящик, как надоевшая игрушка - потерял власть надо мной. Тревога никуда не ушла, но, лишенная мистического ореола, который я ей придал, теперь маячила на самом краешке сознания белокосой баньши, не угрожая, но бередя душу своими жалобными песнями.
Я нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Тревога... Нэльвё... неужели действительно что-то произошло? Проклятье! Даже вероятности не просмотреть, чтобы подтвердить или опровергнуть подозрения! И ветер молчит.
Поиграем в угадайку?
"Неприятности связаны именно с домом?" - задал себе вопрос я и нахмурился.
Выходило, что да.
Погодите-ка. Меня ведь никто туда силком не тащит, так что я вполне могу развернуться и...
А что - "и"? Мне ведь совершенно некуда идти. Не возвращаться же обратно в пустующую Академию! Главный корпус давно закрыт, в студенческое общежитие ломиться бесполезно, а искать преподавателей - чревато. Где живет Корин, я как-то позабыл спросить, а с теми жалкими грошами, что тоскливо позвякивают в карманах, я могу рассчитывать на ночлег лишь в портовом клоповнике.
Трущобы вызывали у меня гораздо большие (и, в отличие от мифической угрозы, исходящей от дома - вполне обоснованные) опасения, так что из двух зол я малодушно выбрал меньшее.
"Осмотрю дом, поброжу за Гранью - и уйду, если что-то пойдет не так", - решился я.
С каждым шагом походка становилась все более напряженной и жесткой, скованной, словно у диковинных шарнирных кукол с далекого Востока.
Как оказалось - не зря.
Дом не понравился мне сразу, с первого взгляда. Хотя бы потому, что в нем не горели окна. Вообще. Ни одно. И дверь при моем приближении тихонько заскрипела, покачиваясь на петлях.
"Открыто", - мрачно подумал я. Поверить в то, что дотошный и заботившийся о сохранности собственной шкуры thas-Elv'inor так пренебрежёт безопасностью, мог только полный дурак.
Окинув дом внимательным взглядом, я понял, что ошибся. Тоненький луч света пробивался сквозь тяжёлые, но неплотно задернутые шторы. Кажется, здесь должна быть гостиная.
Какое-то время внутри меня боролись пытливый ум (или, попросту говоря, любопытство) и рациональное логическое мышление (зачем лезть в мышеловку, если знаешь, что это мышеловка, и сыра в ней нет?). Впрочем, недолго: последний капитулировал, и я тихонько, на полусогнутых, прокрался к окну. И привалился к стене, переводя дух и успокаивая бешено колотящееся сердце.
Отдышавшись, я развернулся, ухватился за ящик с цветами и подтянулся, моля Ее об удаче. Шутки-шутками, а риск был вполне себе: моя рыжая, вызолоченная солнцем макушка, мягко говоря, не способствовала маскировке, и даже напротив - служила отличной мишенью. По счастью, под облюбованным мной окном пламенели бархатцы, и затеряться среди них было плевым делом.
Глаза удивленно расширились. Мне хватило нескольких секунд, чтобы, заглянув в просвет между шторами, оценить обстановку в комнате. И понадобился целый десяток, чтобы, наконец, оторвать взгляд. Сначала - шокированный, потом - откровенно недоумевающий.
***
Я увидел Нэльвё сразу: на стуле посреди гостиной с неестественно прямой спиной, безвольно обвисшими, как у тряпичной куклы, руками и гордо вскинутой головой. В невыразительной, казавшейся расслабленной позе thas-Elv'inor читалось напряжение сжатой пружины, натянутой, вибрирующей от звонкого нетерпения тетивы. А в потухших глазах, неотрывно смотрящих в лицо сидящей напротив бессмертной - затаенная, глухая ненависть.
Вернее, это она него смотрела. И ее лукаво-сощуренного, дивно-фиалкового взгляда было достаточно, чтобы играючи сломить волю Нэльвё, пригвоздить его к стулу и контролировать каждый вздох.