Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Это же великолепный материал, — сказал Эпштейн. — Хотел бы я наконец понять, почему вы все никак не научитесь отличать хороший материал от плохого. Вышли помочиться, сорвались; искали клозет — нашли смерть… Вот вам и афишка на первую.
— Извините, господин Эпштейн, — возразил Кремер, — но ничего хорошего я тут не вижу. Самое большее, что можно отсюда извлечь, — это заметка на тридцать строк.
— Господин Кремер, — сказал Эпштейн, — я весьма уважаю ваш вкус. Но мы с вами делаем не литературную,
— По-моему, это гадость, — сказал Кремер.
— Может быть, у вас есть в запасе что-нибудь получше?
— В Сайгоне — это я сегодня случайно прочел в «Обсервере» — будто бы вспыхнула эпидемия чумы. Вот это…
— Что «вот это»?
— Господи боже мой, — сказал Кремер. — Война во Вьетнаме, чума в Сайгоне. Война и чума. Весь мир, все человечество зачумлено войной. Война во Вьетнаме испортила отношения между народами, война во Вьетнаме — это чума, чума…
— Прекрасная мысль, господин Кремер, только это не заголовок для бульварной газеты. Мне очень жаль, но я вынужден еще раз отметить: вы не имеете понятия о том, как делается тиражная газета. Не возражаю — пожалуйста, напишите комментарий о чуме в Сайгоне.
— Вот возьму и напишу, — буркнул Кремер.
— Как дела в производственном отделе? — спросил Эпштейн.
Зайлер, заведующий производством, ответственный за то, чтобы каждая из двенадцати полос была готова вовремя, чтобы рукописи сдавались в набор, а ротационные машины начинали работать ровно в три тридцать ночи, Зайлер, бывший главный редактор конкурирующей газеты «Экспресс», заявил:
— Мы по-прежнему каждую ночь попусту теряем время.
— А в чем дело? — спросил Эпштейн.
— Прошлой ночью мы начали печатать только в четыре. Позапрошлой — в полпятого.
— Знаю, — сказал Эпштейн. — Техническая дирекция ежедневно докладывает руководству. И мне приходится тогда выслушивать, во что обходятся издательству сверхурочные наборщикам и метранпажам.
Так в чем же дело?
— Заведующие отделами у нас сплошные гении.
— Это не ответ.
— Имя Брехта «Бертольт» они упорно пишут с «д» на конце. Знаки препинания для них не существуют. А уж об управлении глаголов они вообще не имеют понятия.
Кремер сказал:
— Куда уж нам дуракам против вас.
— Пожалуйста, не ссорьтесь, — попросил Эпштейн.
— Я повторяю, мы каждую ночь попусту теряем время, — сказал Зайлер.
— Этот вопрос мы с вами обсудим с глазу на глаз. Совещание окончено.
Заведующие отделами разошлись по своим комнатам. Зайлер остался.
Не глядя на Зайлера, Эпштейн сказал:
— Если мы и теряем время, то исключительно по твоей вине.
Зайлер вздрогнул:
— С чего ты взял?
— Ты ставишь мне палки в колеса, — сказал Эпштейн, все еще не глядя на Зайлера. Зайлер тоже смотрел куда-то в сторону.
— Мои условия тебе известны, — продолжал Эпштейн. — Не хочешь соблюдать их — скажи прямо.
— Ты пригласил меня в «Миттагблатт», — заговорил Зайлер, — потому что я единственный из вас умею делать подобную газету.
— Ты отвечаешь за производство.
— Но дело ведь не только в технике производства.
— Знаю.
— Тираж не поднимается.
— Знаю.
— И может быть, знаешь почему?
— Тебе известны мои условия. Происшествие, которое мы обсуждали сегодня, — предел того, что я могу пропустить.
— Почему ты зажал материал об изнасиловании?
— Меня от этого тошнит.
— Потому что этот материал достал я?
— Я не намерен рекламировать насилие.
— Так ведь этот тип получил свои четыре года каторжной тюрьмы.
— Ну и что?
— Изнасиловал собственных дочерей на глазах у жены.
— Ну и что?
— А то, что «Миттагблатт» никогда не достигнет высокого тиража.
— Черт побери, далось же тебе это изнасилование! Что тебя так заело?
— Это же подонок. Из подонков подонок.
— Скорее, больной, по-моему.
— Нет, подонок. Его надо просто уничтожить. На глазах у жены. А ее утопить!
— Вернемся к делу, — сказал Эпштейн. — Ты отвечаешь за производство. Если заведующие отделами задерживают материал, не сдают свои полосы в срок, ты обязан бить тревогу!
— Бить тревогу! Ты же знаешь, что они думают обо мне.
— Опять у тебя начинается мания преследования?
— Разжалованный главный редактор.
— Не ты первый… В один прекрасный день могут уволить и меня. Разве дело в этом?
— Зачем ты меня взял к себе в редакцию? Мы знаем друг друга уже не один год. Я хочу сказать, ты знаешь меня. Знаешь, что у меня совсем другие понятия о том, как делается подобная газета, — не такие, как у вас здесь. И знаешь, что я ненавижу вас всех за ваше лицемерие. Вы все лицемеры. У вас на уме ведь тоже только одно — сделать большой бизнес.
— Допустим, — сказал Эпштейн. — Но твоя схема: «Сперва изнасиловал, потом убил» — мне не подходит.
— Я еще раз тебя спрашиваю: зачем ты меня пригласил?
— Хочешь знать?
— Для того и спрашиваю.
— По двум причинам: ты кое-что смыслишь в нашем деле. И потом, мне было тебя жалко.
— Как трогательно!
— Твоя репутация в газетных кругах тебе известна. «Зайлер, мастер кровавых сенсаций».
— Но ведь это я сделал «Экспресс» тем, что он есть.
— И все-таки они тебя уволили.
— Потому что я неправильно оценил обстановку.
— Чего ты, в сущности, хочешь?