Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
— Дать воды? Например, боржоми? — произнес Ипполит. — Что с тобой?!
— Пароксизм. Приступ обостренного мышления, — ответил Вадим. — Я думаю о могуществе слова «результат». Ах, результат, результат. Если есть результат, то не интересуются путями. Если нет результата — припоминают пути, — Вадим понимал, что ему надо замолчать. Сейчас не место и не время говорить Ипполиту, как Вадим извинился за него перед Киреевым и тем самым признал поведение Ипполита мальчишеством. Он может повздорить с Киреевым, ничем не рискуя. Если все усложнится, Ипполит отойдет в сторонку, а сглаживать
Вадим распалялся. Если б он мог найти оправдание своему сегодняшнему разговору с Киреевым! Собственно, это он, Ипполит, поставил его в дурацкое положение. Ипполита никто не уполномочивал быть адвокатом. Он скажет, скажет. Даже, черт возьми, хорошо, что он немного пьян… Однако Ипполит его перебил:
— Слушай, Димка, я как-то заходил в универмаг.
— Ну.
— В секцию мужских сорочек.
— Ну.
— Хотел познакомиться с женщиной, в честь которой названо созвездие. Мизерное впечатление. Ты не сердись, Димка… У меня сложилось определенное мнение. Тебе интересно? — И, не дожидаясь ответа, Ипполит досказал: — Понимаешь, старик, если обыкновенная женщина считает себя красавицей, это не страшно. Но когда заурядность считает себя мудрецом — это безнадежно. Как горб. У Вероники сочетаются оба качества. Мы минут двадцать болтали… Спасайся, пока не поздно.
— Почему ты считаешь, что можно мне говорить об этом?
— У меня иной раз появится настроение прийти к женатому приятелю. Положим, на чашку чая, мягко говоря.
— И этого достаточно?
— Положим, я немного пьян. Тебя устраивает? — Ипполит заложил руки за спину, приподнимаясь и опускаясь на носках.
«Моим же оружием, — подумал Вадим. — Мудрец. И гораздо выдержанней меня. Почему он утром не сказал о стычке с Киреевым, утром? Чего он ждет? Ясности в моей позиции? Добровольно. Без нажима со стороны. Ах, эти друзья-воспитатели».
— А знаешь, Киреев предложил мне заняться расчетом нового инструмента. — И, помолчав, добавил: — И я согласился… Да, да. Согласился! — выкрикнул Вадим.
Ипполит перестал подниматься на носках. Он молчал.
— Радуйся! По крайней мере, твоей диссертации ничего не грозит в ближайшее время. — Вадим уже не мог себя сдержать. Ему хотелось прорвать это молчание…
На них уже обращали внимание.
— Ты слишком самонадеян, — проговорил Ипполит. — Что ж, это твое дело. — Он резко повернулся и отошел.
В это время Эдуард распахнул дверь и объявил, что нагрянул Ковалевский. Собственной персоной. Бывший заведующий отделом, а ныне директор Института проблемной радиоастрономии. К тому же «крестный отец» крупнопанельной двухкомнатной квартиры.
— Где тут умывальник? — Мощные загорелые руки Ковалевского были беспомощно опущены. И в грязи. — Ну и проселки. Это называется улица? Нет чтобы вначале соорудить магистраль… Передний бамфер выпрямлял. Погнул о какой-то пень.
Ковалевский в сопровождении Риты прошел в ванную комнату.
Эдуард делал страшные глаза:
— Арапы, как вы скатерть не сожрали? Чем же кормить профессора и доктора наук?!
Ирина отобрала у обалдевшего от суеты Бродского тарелочку и красиво разложила две шпротины,
— Как в лучших домах. — Ипполит вытащил из «заначки» бутылку коньяка.
— У… паразит! — задохнулся Эдька и заглянул за диван. Оттуда он извлек еще две бутылки пива «Сенатор». Похожие на кегли. Крепостью в восемнадцать градусов. — Идея! Слушай, Ипп, ты попроси меня спеть. Надо отвлечь Ковалевского от стола.
— Идет! — согласился Ипполит, смахивая обратно за диван одну бутылку пива.
Ковалевский был похож на дирижера. Накрахмаленный воротничок и черная бархатная бабочка. Короткие рукава модного пиджака отсекали манжеты с нежно-голубыми запонками. Он кивнул гостям. Всем разом и каждому в отдельности.
— Роман Степанович, хотите, Эдуард споет? — радостно выкрикнул Ипполит.
— Не сразу, не сразу, — прошипел сквозь зубы Эдька. — Дай человеку отдышаться.
Он пригласил Ковалевского к столу.
— А Бродский здорово поет! — заголосили со всех сторон.
Ковалевский посмотрел на пианино.
— А у вас есть инструмент?
— Да, — подтвердил Эдуард. — Когда мы переезжали, я сказал Ритиной маме: «Мария Вениаминовна, не переживайте, не портите свои драгоценные нервы. Я буду к вам часто приходить играть на пианино». И она тут же подарила нам инструмент.
— Так вот, Эдуард споет. Спой, Эдя, — изнывал Ипполит.
— Просим, просим, — увлекаемый невероятным галдежом, подхватил Ковалевский. — Правда, мне несколько непонятна такая поспешность… Или вы празднуете часов с пяти?
Эдуард брал дикие аккорды. У него неплохой голос. И он мог его подать, это у Эдуарда получалось.
Поздно. Мне любить тебя поздно. Ты уходишь, как поезд, Поезд, поезд, поезд.Но песня что-то не звучала. Или не было настроения слушать.
Кое-кто уже подсел к Ковалевскому, махнув рукой на Эдькины маневры. Интересовали дела Ковалевского. И в такой непринужденной обстановке. Жди другого случая.
— Я не пью, и — за рулем, — Роман Степанович отодвинул рюмку. Он знал, чего от него ждут, и не хотел испытывать терпение.
— Вчера прилетел из Москвы. Институту выделили значительные средства. Период организации заканчивается через три месяца…
— И начнется период реставрации, — бросил Савицкий.
— Валентин Николаевич? Простите, я вас не заметил, — сдержанно произнес Ковалевский. — Ну, к чему такой скепсис? Будем надеяться на лучшее. С таким трудом сдвинулся воз, а вы спешите забить костыли… Проблемный институт возникнет на базе филиала Института радиофизики. Ну, что еще?! Нуждаемся в специалистах. — Ковалевский сделал паузу и оглядел молодых людей. В поле зрения оказались и Вадим, и Ипполит, и Эдуард, хотя они сидели в разных местах. — Ну, а затем будем поднимать паруса. Проблема номер один — проектирование Большой Антенны. Надо наконец ставить точки. Откладывать нельзя… Необходим универсальный инструмент с высокой автоматикой.