Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
Это был наболевший вопрос… Выбор типа антенн обсуждался на всех совещаниях. В обсерваториях и в институтах. И не утихал годами. В Академии наук решили мудро: пусть ученые вначале разберутся, какой проект лучше, тогда и дадим деньги. А деньги были огромные! Но ученые не могли разобраться — каждый коллектив считал свой проект наиболее интересным. . Наконец было решено создать специальный Проблемный институт во главе с Ковалевским.
Роман Степанович был приверженцем Универсальной Антенны, и это, казалось бы, предопределяло судьбу проекта. Но Ковалевский обладал неоценимым качеством — демократизмом натуры. Создать свободную атмосферу обсуждения, выявить наиболее разумный проект и затем обрушить свою энергию на строительство огромного Радиотелескопа, где-нибудь в серо-коричневой казахстанской степи. Все это под силу Ковалевскому…
Рита внесла великолепную яичницу-глазунью. Прямо на сковороде. Должно быть, так аппетитней. Ковалевский уверял, что он не голоден, что ему неловко доставлять такое беспокойство, что он, в основном, заехал поздравить новоселов…
Тем временем Михин подтащил свой табурет к стулу Ковалевского. Он изнывал от нетерпения заговорить с Романом Степановичем. У него были свои неприятности.
— Тот раз я запросил со склада триста граммов спецмасла. А мне говорят — бери бочку, нет мелкой фасовки. Из-за трехсот граммов целая бочка масла окисляется.
А товар, считайте, остродефицитный. Безобразия в этом Академсбыте!
Ковалевский аккуратно нарезал яичницу, распуская густой желток.
— Зато у вас целая бочка, — вставил Савицкий. Он покинул свою засаду у пианино и подсел к столу. — Эх, товарищ Михин, люди собираются строить гигантский радиотелескоп, а вы тут… Нехорошо, Матвей Никанорович! Великое государство на пути к светлому будущему потеряло бочку спецмасла. Но масло не пропадет. Его сохранит незаметный труженик Михин. Может, в светлом будущем и пригодится бочка масла. Смазывать трущиеся детали, а?!
— А что? — растерялся Михин. — И Великое государство. А насмешки тут ни к чему.
— Великое, Михин, это я сознаю, — серьезно проговорил Савицкий. — Правда, затрепали это слово. Но что поделать — факты. — И, сорвавшись на старый тон, добавил — А что для Великого бочка спецмасла? — Фраза Савицкого оборвалась паузой.
Все молчали, делая свое дело — пили чай, курили, рассматривали в винных разводах скатерть. Из соседней комнаты доносилось: «Хожу с бубей! Туз — и в Греции — туз».
И все равно тишина сгущалась…
Савицкий торопливо заговорил, прикрываясь странной улыбкой-гримасой. Словно вспугнутый.
— Безусловно. Великое. Подумать только — от сохи к радиотелескопам…
Ковалевский отодвинул сковородку и взял салфетку.
— Оставьте, Валентин Николаевич… Великих государств не так мало. Неопределенная формулировка… А вот мужественное — это да. И пожалуй, величие России — в ее мужестве. Вдумайтесь, Савицкий, в смысл и возможность этого слова — мужество… И не надо так громко говорить. Никто о вас ничего не подумает…
Савицкий повернул голову и встретился взглядом с Вадимом. На мгновение обоим показалось, что они в лаборатории, одни, в день, когда так и не состоялся ближний бой с Киреевым.
— Между прочим, мне нечего бояться.
— Слово «боюсь» я не произносил. — Ковалевский смял салфетку.
— Не имеет значения. — Савицкий был недоволен собой, чувствуя любопытные взгляды. — Не будет удивительно, если Институт проблем завязнет в проблемах института. Мы к этому привыкли.
Бумажная салфетка рвалась в крепких пальцах Ковалевского.
— Что ж, накопление результатов, и положительных и отрицательных, ведет к качественным изменениям.
— В отрицательную или положительную сторону, — произнес Савицкий.
— Вероятно, в положительную, — поправил Ковалевский.
— Именно так толкуют классики. Ничего, испытывайте трудности, все равно придем к всеобщему счастью. Главное — терпите. У классиков все в порядке.
Вадим наблюдал за Ковалевским и Савицким. До чего разные люди. Что заставило одного принять участие в судьбе другого? Тогда, после войны…
— Вы плохо знаете классиков, Савицкий… Маркс писал, что пролетарские революции постоянно критикуют сами себя, чтобы отбросить то, что противоречит их сущности… А если желаете дословно, извольте: «…То и дело останавливаются на ходу, возвращаются к тому, что кажется уже выполненным, затем чтобы еще раз начать все сызнова, с жестокой основательностью высмеивают половинчатые, слабые стороны и негодность своих первых попыток…»
— Надежная индульгенция! — воскликнул Савицкий.
— Послушайте, Валентин Николаевич, в чем вы хотите меня убедить? В том, что есть безобразия?! Было б странно, если б их не было. Это неизбежные издержки движения.
— Или его сущность, — язвил Савицкий. — И вы знакомы с теми, кто убежден в обратном?..
Ковалевский попытался обратить все в шутку:
— Больше всех в этом убежден…
— Бродский! Он человек практичный, — выкрикнул Сеня.
— Вадим, Вадим! Он добрый, — поправил кто-то…
— Ипполит Горшенин! — закончил Ковалевский.
— Я физик. Я убежден лишь в том, что я ни в чем не убежден. — Ипполит пытался выдавить из бутылки еще несколько капель коньяка.
Ковалевский понял, что шутки не получилось. Но отступить — значило продолжить надоевшую беседу. Он посмотрел на Савицкого:
— А меньше всех в этом убеждены…
— Вы! — бросил Савицкий. — Мне всегда не внушали доверия люди, которые знают наизусть цитаты…