Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
Ирина жила с теткой, врачом обсерваторской поликлиники, в небольшой двухкомнатной квартире на третьем этаже. Ниже звоночной пуговки — латунная дощечка «Доктор Кон П. А.». Вадим хотел позвонить, но передумал. Резкий звонок слышен во всем доме. Лучше постучать…
Казалось, Ирина стояла у дверей и ждала — дверь моментально открылась.
Высокий изогнутый торшер мягко освещал диван и маленький столик на колесах, заставленный кофейным прибором. Подарок Устиновича ко дню рождения Ирины. В оригинальной
— Могу отварить сосиски, хочешь? И не стесняйся, пожалуйста.
Вадим отказался. Достаточно и того, что было на столе. В большом зеркале скользило отражение Ирины. Простенький домашний халат свободного покроя полнил худую высокую фигуру. Светлые, обычно гладко зачесанные волосы рассыпались.
Ирина заметила, что Вадим за ней наблюдает, она устало поправила волосы и улыбнулась в зеркало.
— Так что там происходило, у Устиновича?
— Неплохой вечер… Там был Зайченко.
— Святослав Кондратьевич?
— Он излагал свою теорию об эволюции разума во Вселенной. Устинович выступил оппонентом.
— Любопытно.
— Мне тоже… Мозг — не цель эволюции материи, я ее этап. Целью эволюции Вселенной является производство материи высшего порядка, способной к дальнейшему самоусовершенствованию… И вообще очень много интересных, оригинальных мыслей… Жаль, тебя не было. Мы и вчера собирались.
Вадим принялся за кофе. А где он был вчера? Ах, да, в ресторане. Склероз. Провал памяти… Мелькнули, как в тумане, контуры, неясных силуэтов. Саша Зимин, какой-то парень, Вероника… Все это в одном замкнутом кольце, похожем на портьерное, где застрял воробей… Вадим взял бутерброд. Холодная ветчина. Видно, из холодильника…
— Я обязательно тебя сведу с Зайченко, — говорила Ирина. — Они часто собираются у Устиновича… Или такой тезис: свое бессмертие материя видит не в человеке, а в результате его деятельности, каковым является ментальное поле как носитель информации, полученной человеком в процессе бытия…
— Ментальное — значит продукт мышления, — Вадим поставил пустую чашку и прищелкнул языком. — Теперь мне понятно, зачем тебя пригласили на этот конгресс.
— Ничего подобного. Я высказала ряд дельных замечаний, — ответила Ирина.
Он заметил, как слегка дрожит ложечка в ее руках. Ирина избегала смотреть на него…
Старинные стенные часы пробили двенадцать. Надо уходить. Они уже минут десять молчали, сидя в разных углах дивана. На слабое предложение Ирины, не хочет ли он еще кофе, Вадим не ответил. Какое-то щемящее, грустное чувство растекалось в его груди. Ему так хорошо сейчас сидеть в этой уютной комнатке. Книжные полки с толстыми печальными фолиантами по астрономии и медицине, короткий бронзовый подсвечник, ваза с двумя одинокими бледными розами, портрет Леверье в коричневой раме, растрепанные ноты на пианино…
Ирина опустила тонкие длинные руки, словно она сделала все, что могла, а на остальное у нее уже нет сил. И пусть все идет так, как должно идти.
— О чем ты думаешь? — проговорил Вадим. — Слишком тихо в комнате.
И тишина бывает выразительна. Бах в «Токкате» использовал изумительный аккорд тишины. Кульминация, построенная на паузе.
— Удобный прием.
— Не каждому дано им воспользоваться.
— Может быть, поиграешь мне что-нибудь. На дорогу.
— Нет.
— Ты не жалеешь, что пригласила меня к себе?
— Нет.
Молчание.
— Тогда я пойду. Я сегодня чудесно провел вечер. Вторую его половину… Так редко бывает, что встретишься с коллегами и никто не лезет в душу с советами и нравоучениями… Ты молодец, Ира.
— Как часто мне говорят: «Ты молодец, Ира». Высшая похвала! — Ирина погасила торшер.
Вадим встал у окна. Он видел свое отражение. Куда-то в угол рамы натекла фигура Ирины.
Часы шумно задышали, что-то в них раскручивалось, приготавливалось, и наконец, собравшись, отзвонили четверть первого.
В раме окна проявилось небо. Казалось, звезды перекачивают друг в друга свой дрожащий свет. Более жадные насыщались, распухали и успокаивались. Яркие, довольные. Другие бледнели, ослабевали, превращаясь в мерцающие точки. Они все отдавали, что у них было.
— Ты уйдешь, Дима, или… останешься?..
Вадим не отвечал.
Ирина подошла к окну и прижалась к Вадиму.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Бродский, выгнув спину, ковырялся в старом усилителе, отыскивая нужные детали. Он то и дело отрывался и звонил в библиотеку.
Экспериментальная установка Вадима покоится на трех точках опоры. Классический вариант равновесия. Двумя точками служат дубовые чурки, третьей — толстая книга в сером переплете. Вадим меняет частоту и записывает отсчет в новенькую тетрадь. Работа нудная, однообразная.
Один килогерц — запись. Полтора килогерца — запись…
Надо бы поручить это Сене Зуеву. Однако того что-то не видать…
Два килогерца — запись. Механические действия. Думай о чем угодно.
Все утро его не оставляла мысль — заметил ли кто-нибудь его выходящим от Ирины, а если заметил, то что особенного, допустим, он перед работой зашел за чем-нибудь, и вообще кому какое дело до его личной жизни, он не мальчишка…
Эдуард вновь направился к телефону. Но не дошел — взгляд скользнул по установке Вадима. Бродский оцепенел. В следующую секунду, издав нечленораздельный звук, он бросился к установке.