Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
— Нет. Ты однообразен.
— Конечно. Киреев для тебя — воплощение порядочности, — обиделся Савицкий.
— Он меня не удивляет.
— И не возмущает, — повысил тон Савицкий.
— И не возмущает.
— Я для тебя чужой человек. — Савицкий бросил шланг и подошел к жене. — Что ты читаешь? Свою библию? Сколько раз можно перечитывать одно и то же?
— Успокаивает нервы.
— Скажи что-нибудь человеческое… Куда пошли девочки?
— Вероятно, с молодыми людьми, — Зинаида Львовна не отрывалась от книги, продолжая покачиваться
— Ты будешь жить сто лет. Со своими нервами. — Савицкий поднял с земли шланг.
— Прочесть тебе эпизод смерти старого Форсайта? Впрочем, я его знаю наизусть.
— Не надо, — буркнул Савицкий. — Сердце болит. И «нитра» не помогает.
Зинаида Львовна оставила книгу:
— Что ты себя изводишь?
— Я могу его убить. Совершенно хладнокровно.
Зинаиде Львовне не хотелось продолжать эту старую тему, которая обычно заканчивалась длительной ссорой. Но сдержать себя она уже не могла.
— Почему ты не считаешься с тем, что у человека есть свои принципы? И он верен этим принципам. Это его убеждения. Они не всем по вкусу, но надо быть справедливым… Не перебивай меня!.. Опять начнешь вспоминать свои узлы в локаторе? Но локатор же не «имени Киреева». Это итог работы целого института. Да. Он получил премию, его отметили наградами… Ну и что? В конце концов, это награда институту. Люди должны были знать, что их работа нужна стране. А ты все брюзжишь…
— Я-то тебя понимаю, Зина, — сказал Савицкий. — Успокоить меня хочешь. Сколько уж лет все пытаешься, — он смотрел на гладко зачесанные седые волосы жены, на ее красивый лоб. Как много грусти в этих блеклых, а когда-то таких синих глазах.
У него стало тяжело на душе. Сколько горя он принес этим тонким, загрубевшим в бесконечных стирках рукам. Савицкий притих и отвернулся. Но ненадолго.
— Как ты не можешь понять, Зина… Он знал меня всю жизнь. Мы вместе окончили. Вместе стажировались. Жили в одной комнате столько лет… И он поверил, что я сдался в плен?! Ну, допустим, пропал без вести. Но в плен?! Нет… Ему выгодно было в это поверить. Выгодно… Вот и Маша его раскусила. Поздно, правда. Бросила его. Я был счастлив, когда узнал об этом. Значит, я не ошибся.
Зинаида Львовна неловко поднялась, — кресло раскачивалось, словно не желая выпускать ее из своих потертых лап. Книга сползла с колен и упала в пожелтевшую пыльную траву. Зинаида Львовна не стала ее поднимать. Она протянула руку и дотронулась до плеча Савицкого:
— Трудно тебе, Валя… Ты не можешь быть великодушным, снисходительным. Ты строг со всеми, кроме себя. И брюзжишь. И мучаешь себя и других. Ты тяжелый человек, Валя… Но это не главное. Главное, ты не можешь бороться за себя. Ты слишком много пережил, чтобы рисковать. И себя изводишь, и всех нас… Ты ведь никогда, никогда больше не выступишь против сильной личности. Никогда… И этот Вадим Родионов в тебе защитника не найдет. Я-то тебя знаю, ох знаю…
Савицкий резко отошел и нагнулся к крану. Шланг, словно живой, вздрогнул и напрягся, медленно
— Древнегреческий философ. Вторая буква «е».
— Зенон.
— Догонит ли Ахиллес черепаху?
— Кажется, тот самый… Во всяком случае, Зенон геометрически доказывал, что он мудрее окружающих.
— Не подходит. Из восьми букв.
Ипполит взялся за кроссворд. Шахматную задачу он уже решил. Белые начинают и делают мат в четыре хода. Автор — Гипслис, Рига…
Стукнуло откидное сиденье, и следом потянулся ритмичный скрип паркета. Устинович направился к выходу из конференц-зала. Вопрос, который его занимал на совещании, исчерпан. Остальное его не интересовало. Устинович верен себе…
Киреев придвинул какие-то листочки и едва заметно улыбнулся. Просто краешки губ едва отошли вниз. Теперь он не видел в зале никого, кто мог возражать против передачи средств из других отделов на строительство радиотелескопа. Конечно, заручившись поддержкой директора обсерватории Весенина, он был уверен в решении Ученого совета, но лишних разговоров не избежать.
— Геродот? Не то. Семь букв… У папы неплохое настроение, не правда? — Ипполит искоса взглянул на Вадима и, проследив за его взглядом, посмотрел вверх. Тяжелая серая портьера слегка вздрагивала, донося запах пыли. В отскочившем карнизном кольце застрял воробей. Как-то странно. Одно крыло было свободно, а другое зажато портьерой и кольцом. Воробей ошалело крутил головой и бился свободным крылом, выколачивая пыль. Воробей задыхался. Как он туда попал, непонятно. И дотянуться сложно. Надо встать на подоконник. Но возможно, воробей успокоится, если открыть форточку. Вадим потянул за шнур. Пронзительно скрипнули задвижки. Воробей испуганно сжался.
— Вам жарко? А сквозняк? — Весенин недовольно глянул на Вадима из президиума.
— Воробей, понимаете… застрял.
Оживленно повернулись головы. Смешно. Словно на затылки мгновенно надели любопытные маски… Словно никто никогда не видел воробья…
— Ну, посидит. До конца заседания, — Весенин постучал карандашом о край стакана.
— Задохнется. Там пыльно, — Вадим заметил, как сквозь взъерошенные перышки просвечивает бурое тельце. Он еще раз дернул шнур.
— Родионов, вы как маленький, — обиженно произнес Весенин.
— Оставьте наконец эту дурацкую веревку, — Киреев нетерпеливо перебирал листочки и, желая смягчить впечатление, добавил: — Вадим Павлович представил себя на месте воробья.
Вадим отпустил шнур и сел. Лица повернулись к президиуму.
— Гераклит. Ага. Подходит!
Горшенин единственный никак не реагировал на историю с воробьем. Казалось, Ипполита вообще нет на заседании — он не слушал выступающих и не принимал участия в прениях. Лишь изредка оглядывал зал, словно для того, чтобы убедиться — не разошлись ли еще…