Уйти, взявшись за руки

Россик Вадим

Первым уроком в расписании указан русский язык и литература. В аудитории ребят встречает взрослая версия Пиноккио – длинноносый очкастый мужчина казалось составленный из частей принадлежавших разным людям. Его нос выглядит, как дырчатый сыр с низким содержанием холестерина. Серые ввалившиеся щёки выдают отсутствие за ними зубов. С задумчивым видом мужчина разглядывает висящий на стене портрет Эйнштейна. В ответ великий учёный показывает очкарику длинный язык.

– Какой он стрёмный! – невольно вырывается у Инги Карибской.

– Получи

пять высших, и да – ты станешь такой же стрёмной, – хихикает Кирпичонок. В ответ красавица смотрит на него, как на низшую форму жизни.

– Руслан Вячеславович Верхотурцев, – невразумительно называет мужчина своё имя-отчество-фамилию, когда вся группа занимает места. – Я наделён, гм, полномочиями подготовить вас, отроки и отроковицы, к сочинению. Подозреваю, что не любовь к литературе привела вас в это вопиюще печальное место, а скорее, гм, высокий градус авантюризма.

В голосе Руслана Вячеславовича звучит такая надежда, что так оно и есть, что Обморок, не удержавшись, выкрикивает:

– Конечно, не любовь! Я за всю жизнь прочитал всего одну книжку – сказку про то, как Буратино съел Чиполлино.

Авогадро сердито дёргает друга сзади за рубашку.

– Это хорошо, – одобрительно произносит Руслан Вячеславович. – В вашем нежном возрасте интересуются исключительно, гм, мастурбацией.

Руслан Вячеславович оживляется.

– Вы знаете, меня всегда поражало, как люди умудрились придумать столько сложных слов для одного несложного действия: мастурбация, мануступрация, анафлазм, ипсация, моносекс. Или, например, другое: иррумация, пенилинкция, фаллаторизм, фелляция. Впрочем, термин «фелляция» имеет право на жизнь. Он звучит, как красивое итальянское имя. «Синьорина Фелляция, сделайте мне минет, пер фаворе». Очаровательно, не правда ли?

Руслан Вячеславович замолкает, глубоко задумавшись.

– Мы всего лишь хотим получить корочки о высшем образовании, – нарушает тишину Кирпичонок.

– Ну и напрасно, – рассеяно замечает Руслан Вячеславович. – Я уже втиснул в свою маленькую жизнь пять дипломов. Поверьте, после третьего ценность образования теряется.

– Ну, товарищи курсанты, кого мы произведём в любимые преподы? Кто оставит пламенный след в наших сердцах? – спрашивает Кирпичонок одногруппников после русского и литературы. – Бесноватого генералиссимуса Фандобного, сисястую Алю или сексуально озабоченного Русика?

– Сегодня ещё предстоит иностранный язык, а в пятницу с нами случится физкультура, – напоминает Обморок. – Между прочим, тебе, Авогадро, не мешало бы подкачаться.

Авогадро, пребывающий после полуторачасовой лекции в глубокой прострации, подавленно шепчет:

– Отличная идея, дебил.

– Нужно активнее участвовать в жизни современного общества. Нельзя быть настолько социально пассивным, мой дистрофичный друг, – с укором говорит ему Обморок.

– Белочка твой друг и кореш, – шепчет Авогадро и закрытием глаз закрывает тему.

– Сначала нужно познакомиться со всеми преподами,

а уж потом производить в любимые, – замечает Кукукина. Она поворачивается к своему соседу: – Скажи, Денис, почему у тебя на руке перчатка?

– Скальпированная рана кисти, – сквозь зубы отвечает Съедобин.

– Офигеть! Как же ты так? – сочувствует Кукукина, упираясь твёрдыми, словно ракушки, коленками в пухлую голень Съедобина.

– Сунул не туда, куда можно.

Галя с состраданием смотрит на сердитого букашку.

– А куда ты сунул?

– Себе в рот.

– Нет, правда?

– Так, хорош! Заткнись, Кукукина, – обрывает разговор Съедобин.

Ярко-синий купол неба. Хлопковые коробочки облаков на нём. На нагретой солнечным светом ступеньке развалился Леонард. Его разноцветные глаза закрыты, но большие треугольные уши чутко прядают на малейший звук. Подчиняясь неодолимой, как зов природы, тяге к табаку, у крыльца вдумчиво курят Алина Пискулина, Русалина и Машка Коневодова. Солнце гладит горячей рукой девчонок по щекам. Рядом с ними сухая, словно лучина, Лиза Тростянская со стоическим лицом сосредоточенно ковыряет белой тростью землю. Подружки вывели её подышать свежим воздухом. Теперь они монотонно бубнят и дымят сигаретами, навевая на усталую Лизу сонливость и ядовитый дым.

– Ну и лето! Просто дуреешь от этой жарищи, – недовольно произносит Коневодова. – Девчата, вы заметили, что в Институте постоянно темно?

– У света для нас места нет, а у нас нет места для света, – вдруг мрачно изрекает Пискулина.

– Ну, почему ты всегда такая трагичная, Алина? – с жалостью говорит Русалина. – Ты же привлекательная девчонка! Поверь, все твои невзгоды перемелятся и будет тебе счастье.

– Тебе легко говорить, а у меня год назад старшего брата убили.

– Ужас! Кто?

Услышав испуганное восклицание Русалины, Леонард открывает зелёный глаз.

– Никто не знает. Его Женя звали, как этого лохматого Кирпичонка. Брат связался со скинхедами. Попал в плохую компанию. Они его Писклёй прозвали. Начались пьянки, драки. Прошлым летом Женю нашли в лесу на берегу реки с пулей в голове. Мы так и не узнали, кто это сделал и за что.

У Пискулиной дрожат губы. Бросив сигарету, Русалина обнимает девушку. Та утыкается лицом в Русалинино плечо и всхлипывает. Коневодова отворачивается от чужого горя. А что тут поделаешь? Висящий на груди Тростянской сотовый телефон начинает верещать и судорожно биться. Леонард открывает голубой глаз.

– Да? О, привет, мамуля!

…

– Да, у меня всё нормально.

…

– Да, ребята хорошие. Девочки мне помогают.

…

– Не волнуйся, мамуля, я вернусь к твоему дню рождения. Я люблю тебя.

Лиза отнимает мобильник от уха. На незрячем лице блуждает улыбка. «Дом! Милый дом!» Пискулина рыдает в объятиях Русалины. Русалина успокаивающе поглаживает её по коротко стриженной голове. Повернувшись к ним, Коневодова бросает:

– Ладно, харе рыдать. Пошли на учёбу.