Уйти, взявшись за руки
Шрифт:
Родионову не снится прошлое. Он его просто не помнит. Родионову снится Институт. Институт кишит удушливыми страхами. Страхи дымными струйками выплывают из окон и обволакивают мрачное здание, превращая его в Зону Тьмы. Вдруг у Родионова холодеет и чешется шрам на щеке.
– Хррр-ха!
– Это вы, товарищ прапорщик?
– Ну, а кто же?
Родионов открывает глаза. На краю его постели горбится знакомая фигура. Родионов не понимает – он всё ещё спит или уже проснулся?
– Запомни, воин, – предостерегает Усатый Прапор. – Сейчас ты живёшь взаймы. Исполни свой долг. И торопись, у тебя мало времени. Не позволяй себя обмануть. Закрепил
– Постойте, товарищ прапорщик! Что я должен исполнить? Какой долг?
Но Усатый Прапор исчезает. Родионов закрывает глаза. Как ни странно на душе у него становится спокойно. Он чувствует, что покидает Зону Тьмы и куда-то летит. В Зону Света?
Русалина сейчас тоже летит во сне. Ей так чудесно, что она даже забывает дышать. Русалине почему-то очень хочется, чтобы там, в конце волшебного полёта, её ждал немногословный синеглазый парень.
Поминовение преставившегося в третий день после смерти совершается в честь тридневного воскресения Сына Божьего и во образ Пресвятой Троицы. Первые два дня душа усопшего ещё находится на земле, проходя вместе с сопровождающим её Ангелом по тем местам, которые притягивают её воспоминаниями земных радостей и горестей, злых и добрых дел. Душа, любящая тело, скитается иногда около дома, в котором положено тело, и таким образом проводит два дня как птица, ищущая себе гнезда. Добродетельная же душа ходит по тем местам, в которых имела обыкновение творить правду. В третий день Господь повелевает душе вознестись на Небеса, чтобы предстать пред лицем Правосудного.
Часть вторая. Девятины
Се, гряду скоро, и возмездие Моё со Мною, чтобы воздать каждому по делам его.
3
Понедельник. Раннее утро.
Под бодрую песенку Глюкозы, громом разносящуюся по всему Институту, стадо будущих студентов понуро тянется в актовый зал. Загустевшая кровь с трудом струится по венам. Хотя солнце едва показало над лесом свой золотой краешек, воздух уже нагрелся.
«Айн, цвай, драй, шике-шике швейне! Айн, цвай, драй, шике-шике швейне!» – с силой урагана гремит из колонок. – «Раз, два, три, прекрасные-прекрасные свиньи! Раз, два, три, прекрасные-прекрасные свиньи!»
– Ой, моя бедная головушка! Лучше бы «Королевство кривых» «Пикника» включили, – страдальчески морщится Авогадро.
– От «Пикника» ты хуже, чем от Глюкозы, поплывёшь, – замечает Обморок. – В качестве противоядия я бы тебе порекомендовал старое доброе «Русское поле».
Огромные, от пола до потолка, окна актового зала закрыты пластинами вертикальных жалюзи, поэтому в обширном помещении стоит прохладный полумрак. Места для студентов крутым полукругом сбегают к центру зала, где возвышается кафедра, украшенная вазой с непахнущим букетом камелий и графином с водой. У подножия кафедры развалился большой угольно-чёрный кот с разноцветными глазами. У него настолько независимый вид, что никому не приходит в голову подойти и погладить зверюгу. Кот зажмурит то зелёный глаз, то голубой, словно проверяет кривизну пространства. Вся центральная композиция празднично освещена светодиодными лампами.
Под глюкозий бравурный аккомпанемент абитуриенты занимают первый ярус. Родионов садится между Кирпичонком, который жуёт яблоко – завтрак вегана! – и Авогадро с Обмороком; оглядывает зал. Их не так уж много – психов, собравшихся спозаранку в тёмном зале, вместо того, чтобы беззаботно загорать на берегу водоёма – шесть девушек и шесть юношей. Девчонки уселись отдельно и трещат теперь, как сороки. Наверное, это от волнения. Родионов переводит взгляд на парней. Он замечает два новых лица. На одном, с несговорчиво торчащим подбородком, буквально вырублено кредо: «Убью на хрен!» Родионов невольно усмехается: «Уж больно ты грозен, как я погляжу». И неважно, что росточком грозный молодой человек под стать Гале Кукукиной – такой же миниатюрный. Он чем-то похож на вредную букашку: маленький, круглый, как напившийся крови клоп. Редкие усики. На коротких ножках летние туфли с очень толстыми подошвами. На левой руке надета чёрная перчатка.
Другое лицо… Вах! Да это же молодой острозубый джигит из наглухо затонированного «паровоза для пацанов»! Джигит злобно сверкает белками глаз на Родионова. Значит, тоже узнал.
У девушек своё пополнение. Возле Русалины притулилась клочковато остриженная брюнетка. Очки в неудачной оправе делают её похожей на глубоководную тварь. Длинная косая чёлка достаёт брюнетке до кончика носа, и она постоянно сдувает чёлку в сторону. Несмотря на жару, новенькая одета в чёрную футболку с длинными рукавами и пораженческой надписью «Мы все умрём». Русалина что-то втолковывает брюнетке. В ответ та улыбается улыбкой грустной собачки, которую никто не любит.
Немного особняком от остальных девушек сидит красивая голубоглазая блондинка. На ней надет вызывающе узкий топ. В обнажённом загорелом пупке поблескивает серебряный шарик. В пухлую нижнюю губку вдет другой шарик. На предплечье сделана цветная татуировка – замысловатый узор. В ушах – золотые серёжки с жемчугом. В общем, яркая девица в своём самодостаточном мире. Задрав ровный носик, блондинка высокомерно смотрит поверх голов. Существ размером меньше верблюда она не замечает.
– Жека, ты не знаешь, кто эта выпендрёжница? – спрашивает Родионов у Кирпичонка, показывая на холодную красавицу.
– Занимай очередь за мной, – волнуется Кирпичонок. – Я про эту самую красотку вам вчера и говорил.
– Этот кусочек совершенства зовут Инга Карибская. Она – счастливая обладательница самой красивой попы нашего городского гетто, – информирует Обморок. – Мы с Авогадро с ней в одной школе учились. Но учтите, пацаны, Инга колючая, как шипастая морская звезда. Будьте бдительны, кароч.
В актовый зал входит седьмая девушка – высокая, измождённая, с лицом цвета исчезающего синяка, полузакрытым непроницаемыми тёмными очками, с толстой белой тростью в руках, в безобразном хлопчатобумажном платье-мешке и пластмассовых сандалиях. Кажется, что при сильном ветре она могла бы парить над лесом. Девушка, обстукивая тростью дорогу перед собой, медленно спускается по лестнице к первому ряду. Русалина вскакивает со своего места и помогает слепой сесть. Девчонки прекращают стрекотать и, выворачивая шеи, откровенно разглядывают новенькую, благо, что она не видит направленные на неё любопытные взоры.
Наконец, утомлённые колонки смолкают и, в лучах света возле кафедры появляются трое: элегантно одетый высоченный старик – острые мефистофельские черты лица, снежно-белые волосы до плеч, старомодные длинные пальцы. Ему бы подошёл перстень с печаткой, чтобы запечатывать письма сургучом. Старика с двух сторон, как столбы, поддерживают строгая рыжеволосая дама с излишне ярко накрашенным ртом и симпатичный мужчина.
– Посмотрите-ка на того мужика, пацаны. Знаю я таких додиков: костюмчик в облипочку, парфюм с цветочным ароматом, маникюр. Видок, отчётливо говорящий, – пидор! – тревожно шепчет Обморок.