Уютная, родная, сводная
Шрифт:
когда виртуозно отсасывают, я спрашиваю, зачем тебе это? Не говори мне, что страдаешь от недотраха, не поверю. Он следит за своим драгоценным здоровьем лучше, чем пионеры в зоологическом кружке за парой хомяков. Зачем? - ей было больно, он даже ощущал, как натягивалась кожа и вырывались волосы. Бзынь.
–
Зачем? - Я хотела подружиться...
– Да моя ты хорошая, а другого метода ты не знаешь? Ты, только подставляясь, дружишь? А если я сейчас скажу отцу? - хотела «подружиться».
– Он тебе не поверит, - подобралась, гляди-ка, даже грудь спрятала,
которая всё это время так и торчала, дразня розовым соском. - Он меня любит. -
Очнись, девочка, он только себя любит, а ты, если не дура, цапани денежек побольше, сколько получится, и вали по-тихому. - Не твоё дело, - Анжелика поменялась в лице, куда только делась заискивающая бурёнка, даже сырники
уменьшились в размерах.
– Не твоё дело, сколько я отхвачу. Тебя здесь быть не должно!
– Ах, вот оно что, - Марк заправлял стоящий член в штаны.
– Молодец,
далеко пойдёшь, жаль, недолго. - Я с ним живу, я его терплю, и всё это, - она взмахнула рукой, - моим будет, когда-нибудь, а ты вали, откуда приехал. Марк не мог остановить смех. Он покатывался, сложился пополам, захлёбывался в нём,
почти выблёвывал. Или это был мерзкий коньяк? Пошатываясь, давя улыбку, он вошёл в гостиную, где сидела взлохмаченная Анжелика и что-то взволнованно выговаривала мужу. Ясно что. Шьют попытку изнасилования невинной тридцатилетней пэтэушницы.
– Что ж ты за человек такой? - отец смотрел прямо на
Марка.
– Что ж ты за гадёныш? Всё портишь, к чему не притронешься - портишь, -
налил, выпил.
– Думал, может, изменился за десять лет... а нет, такой же. - Не в кого быть другим. - Он, он, - сучка наиграно хлюпала носом, размазывала помаду по лицу, - она такой злой, зайчик. - Иди, - он приподнял жену, - иди, спать пора.
– Но новый год ещё не наступил. - В Петропавловске-Камчатском всегда полночь. -
Зачем ты на неё полез? - впервые Марк увидел, что Бронислав не так и молод, на холёном лице проступали морщины, небольшие мешки под глазами, а некогда чёрные, почти смоляные волосы, были изрядно покрыты сединой.
– На хрен она мне нужна? Она сама. - Тебе десять лет? «Она сама»... - Да ты знаешь...
– Знаю я всё, думаешь, только эта такая умная нашлась? - Ой, да идите вы все!
– Марку захотелось на улицу, в толпу, куда-нибудь, к Сафрону, словить подзатыльник от его рассерженной и беременной жены на маленькой кухне, лишь бы не видеть всего этого. Самодовольного и какого-то усталого отца, лепечущую Анжелику, следы её помады у себя на лобке - еле отмыл. Новый год - семейный праздник. У кого-то дерьмовое чувство юмора. Он завёл авто и тронулся, ворота открылись по сигналу на брелоке, два пункта охраны раскланялись с пьяным водителем. Отлично, хорошо хоть, дорога просёлочная, посёлок отдалён от города, и максимальный вред,
который можно нанеснести - задавить пару белок. Наверное. Голова кружилась. Он отхлебнул коньяка и двинулся дальше, пока не добрался до трассы, там он машину бросил, кажется, даже закрыл, и поймал частника, который и отвёз его «к людям».
Именно так попросил Марк. Людей было много. Просто огромная толпа вокруг сверкающей ёлки. Весёлые, пьяные, они орали песни, танцевали, женщины вышагивали в коротких юбках, из-под которых торчали посиневшие ноги в тонких колготках. Сверкали бенгальские огни, шумела пиротехника, надрывался ведущий на сцене, потом звучала ритмичная музыка, под которую хотелось танцевать. И всё это - несмотря на тридцатиградусный мороз. Вон, как вытанцовывает парочка девушек, одна в шубе, хоть коленки прикрыты, а у второй не видно юбку из-под короткой куртки, забыла надеть, что ли, с пьяных глаз? - Можно с вами познакомиться? - Марк решил вспомнить правила пикапа, получилось так себе,
потому что вместо «познакомиться», его направили в эротической путешествие. Зуб не попадал на зуб, бутылка коньяка кончалась, мороз крепчал, люди надседались,
одиннадцать, двенадцать, «С новым годом!» все ринулись целоваться, обниматься,
Марк ринулся руками под стоящую рядом шубу. Лучше ему сейчас разобьют лицо,
чем он окончательно околеет.
– Иди ты в жопу, Марик! - заорали ему в ухо.
– Я уже там, - Марк кивнул, - тока, холодно здесь очень.
– Ты бы ещё в ветровке пришёл, -
женский голос хихикал и был таким родным, таким уютным, вот уснуть бы рядом с ним...
– Эй, ты что, спать, что ли, собрался? - Слушай, может, его в больницу,
околел, посмотри на пальтишечко-то... - Не околел я, - Марк внимательно посмотрел вокруг, - мне нормально. - Только нос синий, - уютно журчал родной голос. - Это тебе не Калифорния, здесь так не ходят. - Не был я в Калифорнии...
Девчат, а пойдёмте куда-нибудь, где тепло, - как-то очень некстати вспомнили о
Калифорнии... вот совсем. - Я домой, - распрощалась одна из девушек, - удачи, -
крикнула, отбежав.
– Катя, Катерина... Катюшка, как я рад тебя видеть!
– А я-то как рада, чмо ты пьяное, замёрзшее, - она улыбалась. Она улыбалась! Точно, он перепил, уснул и спит в машине. И это в лучшем случае. В худшем - он валяется в каком-нибудь сугробе кверху задницей и тихонечко отходит в мир иной. А эти люди, ёлка, смех, чернющие глаза Катерины, выбившиеся из-под белой шапки тёмные пряди - это галлюцинация. У кого-то свет в конце тоннеля. У Марка -
Катерина. Такси неспешно петляло по дворам, Марк отогревался, его изрядно трясло, но зато теперь он точно был уверен, что он не в сугробе в лесу, а в салоне машины с Катериной. И её шубой.
– Это судьба, - рассмеялся Марк, - судьба такая сука.
– Моя - точно, - пробурчала.
– Здесь, пожалуйста, - таксисту. - Плати, давай, ты говорил, есть деньги, - Марку. - На, - протянул портмоне, - возьми, руки не слушаются. Обычная многоэтажка, в подъезде традиционно кто-то нассал, стены исписаны, серые ступени, неработающий лифт - миллионы таких домов по стране.
Он еле уговорил Катерину пригласить его. Она заталкивала его в такси и требовала,
чтобы он ехал домой, таксист потирал руки в предвкушении хорошего заказчика.
Марк увещевал, уговаривал, готов был встать на колени, что почти сделал. Не очень-то достойно, зато теперь он ехал не домой, к отцу и Анжелике, а к Катерине.
Катюшке. Не мог он, не хотел отпустить Катю, не сегодня. Завтра, потом, но не сейчас. Её голосок, такой родной, такой уютный, её коленки из-под полы шубы,
варежки на ладонях - он отпустит, но не сегодня. - Явилась, не запылилась, - под обычной, деревянной, едва ли не картонной дверью сидел парень, изрядно пьяный,
а кто в эту ночь трезвый. Белобрысый, какой-то бесцветный, как моль.
– Уйди, а, -
Катерина попыталась сдвинуть парня, схватив за рукав куртки.
– Что, ёбаря привела? - Тебе какое дело? - она смотрела на парня, который поднялся и был,
конечно, выше её, но смотрела она сверху вниз. - Я твой муж, Екатерина, -