Ужас. Вдова Далила
Шрифт:
— Да-да, вот именно! Потому я и кинул тебе ботинки. Может, тебе и брюки дать? Жилет и куртку? Ты не стесняйся, мой друг, все это у меня здесь, под рукой.
— Если отдашь все, буду очень благодарен, — ответил Пауль, удивленный такой любезностью.
Жилет, брюки и куртка были переданы таким же образом, с соблюдением всех предосторожностей.
— Не хочу показаться нескромным, — сказал Зиг, — но я желаю знать, что ты намерен делать, когда оденешься?
— Я думаю над этим. Пожалуй, я задушил бы тебя, если
— Может, тебе и револьвер подать?
— Было бы неплохо…
— Ага! А что бы ты стал с ним делать, если бы я его тебе отдал?
— Что за глупые вопросы, конечно, я бы выстрелил в тебя, — ответил атлет, пожимая плечами.
— Точно? — спросил сыщик.
— Можешь не сомневаться.
— Первый выстрел прямо в сердце?
— Да, прямо в сердце.
— Ну, целься хорошенько, мой друг, вот тебе револьвер.
Зиг встал и протянул револьвер гиганту. Затем, повернувшись к нему спиной, агент дошел до постели и снова сел на нее, скрестив руки на груди.
— Ну, я жду, — сказал сыщик.
— Вот так человек! — воскликнул изумленный атлет. — Ты и впрямь полицейский?
— Кто же еще? Видишь, у меня в кармане — наручники. Впрочем, это единственное, что я взял, отправляясь навестить тебя.
— Какой же ты дерзкий!
— Ты повторяешься, мой милый, — заметил Зиг, повернувшись лицом к стене.
— И ты воображаешь, что я позволю тебе надеть на себя эти браслеты? — спросил Пауль, пребывая в полном недоумении.
— Или ты убьешь меня, или позволишь надеть на тебя наручники, — ответил Зиг. — Поступай как хочешь. Но решайся быстрее: мое время дорого.
— Для тебя жизнь ничего не значит? Тебе все равно — жить или умереть?
— Не задавай глупых вопросов. Если бы я дорожил жизнью, разве я пришел бы к тебе сегодня утром? А тебе дорога жизнь?
— Немного. Я знаю, что любим.
— Ты, любим? Послушай, ты что, пьян?
— Есть немного, — проворчал атлет.
Зиг через синие стеклышки очков внимательно посмотрел на Пауля.
— Ну да, отец и мать не уродом тебя сделали, у тебя хороший рост. Пожалуй, ты кое-что из себя представляешь, раз бабы в тебя влюбляются, хотя у них вообще-то неважный вкус.
Вновь повернувшись к атлету вполоборота, Зиг продолжал говорить, но уже совсем другим тоном:
— У тебя свежо. Похоже, ты забыл затопить печь? Что ж, пойдем, нас ждут.
— Где?
— В полиции. Там тебе будет гораздо лучше, к тому же сегодня тебя оставят в покое, не волнуйся. Допросят завтра. Так как ты уже раз бежал из тюрьмы, тебя посадят в одиночную камеру, а там довольно удобно.
— Ты смеешься надо мной? — взревел вдруг в ярости гигант.
— Не кричи так, ты перебудишь всех соседей, сейчас только седьмой час.
— Выстрел из револьвера, которым я прикончу тебя, все равно всех разбудит.
— Брось, ты только угрожаешь мне, но ничего не делаешь,
Тогда последний одним прыжком очутился рядом с ним и приставил к его груди оружие. Агент смотрел исполину в глаза и ждал. Минуту спустя Пауль, потупив взор, отступил на шаг назад.
— Не могу я убить этого человека!
— Я уже понял, — сказал Зиг, — мне больше нечего на это рассчитывать. Придется мне еще пожить.
— Разве ты так несчастен? — спросил атлет, опять подходя к полицейскому.
— Несчастен настолько, что если бы ты отправил меня на тот свет, то оказал бы большую услугу. Но я пришел не для того, чтобы рассказывать тебе о своих горестях. Теперь нам ничто не мешает, идем.
— Можешь идти, если хочешь, я не стану убивать тебя, но сам останусь здесь.
— Это невозможно, мой милый Пауль, — добродушно ответил Зиг. — Я дал клятву привести тебя с собой, так что не делай глупостей. Ты добрый малый, и я тоже. Давай не будем ссориться. Скажи-ка мне, кстати, ты женат? Не приходится ли одна славная особа по прозвищу Зоннен-Лина тебе женой?
— А тебе-то что до этого?
— Полиция должна все знать… Но, если тебе интересно, я расскажу, кто сообщил нам о твоем убежище. Не кто иной, как Зоннен-Лина.
— Это неправда! — прорычал великан.
— Если бы это была неправда, я не стал бы тебя огорчать напрасно. Я уважаю всякое сердечное чувство и считаю низостью плести кому-нибудь, что его жена или любовница способна на обман. Уж лучше сразу заколоть человека ножом. По крайней мере, это менее жестоко.
— Может, ты и не врешь, — сказал атлет, лицо которого приняло совсем другое выражение, — уж лучше действительно ножом…
— Тебе немного надо, — подавив вздох, произнес сыщик.
Вдруг Пауль подошел к Зигу и приставил револьвер к его груди.
— Поклянись, что Зоннен-Лина предала меня, — крикнул он.
— Клянусь, — сказал Зиг совершенно спокойно.
Атлет пристально посмотрел ему в глаза и проговорил:
— Ты не лжешь, ты слишком прост для этого.
Руки Пауля беспомощно повисли, и он тяжело опустился на деревянный стул, прошептав:
— Вот, значит, почему я не видел ее уже два дня. Вот женщина! А я так любил ее, ведь она была у меня только одна!
С увлажнившимися от слез глазами атлет повернулся к Зигу и сказал:
— Можешь забирать меня, надевай кандалы.
— За кого ты меня принимаешь? Я никогда не пользуюсь слабостью человека; когда ты успокоишься, тогда и поговорим.
Забившись в угол, великан разрыдался как ребенок. Полицейский тем временем мерил комнату шагами, думая: «Хорошо тебе, ты можешь поплакать, а я — нет, и слезы душат меня». Немного погодя сыщик подошел к атлету и, похлопав по плечу, произнес:
— Пойдем, я покажу тебе Зоннен-Лину.