Уже пропели петухи
Шрифт:
— Господа, я беру Деака под арест.
— Да, но на каком основании? — возвысив голос, спросил Шимонфи. — Господин майор, почему вы не хотите признать, что заблуждались? Деак добился признания Дербиро, и в данном случае неважно, что ему был представлен ненастоящий Дербиро. Из показаний арестованного он не утаил ни слова. Отказался помочь профессору Шаашу…
— Потому что ему помешали нилашисты. Иначе он помог бы им.
— Это опять-таки только ваше предположение.
— Для подобного предположения у меня есть вполне твердые основания, дорогой Шимонфи, — возразил Мольке. — Деак уже много дней знает, что Анита собирается помочь каким-то скрывающимся евреям. Почему же он не доложил об этом мне?
— На это может быть много причин, — возразил Шимонфи. Про себя он уже решил, что будет бороться за Деака. Если сейчас не помешать его аресту, потом будет поздно. — Деак любит девушку, — продолжал он. — Но возможно, что Анита допустила где-то ошибку и Деак заподозрил неладное.
Мольке уже снова обрел самообладание и снова был прежним азартным игроком, любующимся, как мучится его жертва. Вдруг в его мозгу промелькнула странная мысль, сначала еще не ясная, но все же повергнувшая его в раздумье. А что, если капитан Шимонфи и есть тот самый, давно разыскиваемый ими Ландыш?! Интересно, что такая возможность еще никогда не приходила ему в голову! Шурин капитана Шимонфи, полковник Берецкий, военный атташе венгерского посольства в Стокгольме, отказался сотрудничать с правительством Салаши и теперь эмигрант. Наверное, агент какой-нибудь из союзных держав. Может быть, даже русский агент? Во всяком случае, это предположение следовало бы тщательно проверить.
Мольке присмотрелся к выражению лица Шимонфи, который с такой убежденностью доказывал невиновность Деака, а когда капитан умолк, сказал:
— Заподозрить прапорщик ничего не мог. Ведь Анита и сама не знала, что доктор Шааш на самом деле — Эгон Тарпатаки. Этой акцией я думал и ее проверить. Проверил и вижу, господа, что Анита ведет двойную игру. А потому ее отца я приказал отправить в Германию, а ее допросить. Сегодня же вечером.
Шимонфи был в полнейшем замешательстве. Нет, у этого Мольке действительно есть чему поучиться. Его дьявольски хитрые ходы просто невозможно рассчитать заранее. А между тем, если прокрутить ленту событий вспять, их взаимосвязанность совершенно очевидна. И тогда действия Деака весьма подозрительны. Значит, каждый его шаг, каждое его слово нужно проверять. Кто наиболее подходящая кандидатура для этого? Такой человек, что ближе всего к нему. Анита! Однако Анита не любит нацистов, и, будь ее воля, она не стала бы помогать Мольке. Значит, ее силой заставили стать предательницей. Отец — вот ее уязвимое место! И старика схватили. Мольке действовал с точностью инженера. Он сказал девушке: «Анита, если вы не поможете нам разоблачить Деака, мы убьем вашего отца». Бедняжка!
Шимонфи ощутил всю отвратительность, всю подлость своего поведения. «Ну, что я мог поделать, — тут же оправдал он себя. — Я и сам был в руках у Мольке. Я даже жертвовал собою ради Габора. А толку? Одно непонятно: как Анита оказалась в контакте с этими Тарпатаки? Она, оказывается, даже не подозревает, что за профессора Шааша выдает себя какой-то Тарпатаки».
— Анита, — заговорил Мольке, — вначале и не поверила, что мы уже арестовали ее отца. Разрешите мне, просила она, встретиться с отцом. Пожалуйста, отвечал я, не возражая против их свидания и многого ожидая от него. Мы установили в комнате свиданий подслушивающую аппаратуру. И я не ошибся. Из их разговора стало ясно, что отец Аниты — участник Сопротивления. Девушка призналась отцу, что мы ее завербовали. Наступило долгое молчание. И вдруг, а впрочем, знаете что, Шимонфи? Послушайте-ка сами их диалог. Весьма поучительный.
Мольке достал из сейфа магнитофонную катушку.
«— Нет, Анита, тебе нельзя быть шпионкой… — послышался старческий голос из динамика.
— Если я откажусь, они убьют тебя, папа.
— Пусть лучше убьют. Но такой ценой я не могу жить дальше.
— Ты должен жить. Любой ценой.
— Обо мне не думай. Нет ничего дороже чести. Ты не должна быть шпионкой нацистов.
Послышался плач девушки.
— Господи, что же мне делать?
— Я сказал тебе, доченька. Борись! Слушай меня внимательно. Ты слышала уже фамилию Шааш? Профессор Шааш.
— Слышала.
— Профессор — важный человек в движении Сопротивления. В настоящее время он в подполье. Где скрывается — этого я не знаю. Но к тебе придет один мужчина. Обратится по паролю «Петефи». У него задание: нужно найти новую явочную квартиру и новые документы для Шаашей. Помоги ему. А затем беги.
— Я достану документы и явочную квартиру найду. Но бежать я не могу.
— Тебе нужно бежать.
— Мольке пригрозил, что, если я сбегу, он расстреляет тебя.
— Ну и черт с ним».
Мольке выключил магнитофон.
— Ну так вот, — продолжал майор, — девчонка отправилась домой, а мы в течение нескольких дней наблюдали за ее квартирой. Связника мы схватили. И очень быстро выбили у него адрес, где скрывался профессор с женой. Поймали обоих. Дальше было уже проще. Одного своего агента я отправил с паролем к Аните. Девушка с радостью приняла «связника», пообещала, что сделает все ради спасения профессорской четы, и сказала, что с помощью прапорщика Деака попробует достать липовые документы. После этого провокатор представил Аните супругов Тарпатаки, которые правдоподобно изобразили преследуемых профессора и его жену.
Шимонфи перекорежило от страха и отвращения.
Таубе принялся с воодушевлением хвалить майора, и тому, как видно, было приятно слышать похвалы. Мольке любил, когда люди восхищались его умом и находчивостью.
— Теперь вы понимаете, дорогой Шимонфи, почему я намереваюсь арестовать Деака?
Капитан ничего не ответил, и он продолжал:
— Деак обязан был доложить мне, о какой услуге просила его Анита. А он не доложил, и его молчание уже само по себе доказательство вины. Немного, но и этого достаточно, чтобы сломать прапорщика.
В комнату вошел Курт, адъютант Мольке, и доложил: Габор Деак вернулся. Таубе тут же вышел в смежную комнату. Шимонфи стало не по себе. Сейчас, у него на глазах, арестуют его друга, и он даже будет помогать Мольке при этом.
Вошел улыбающийся Деак, строго, по-уставному доложил. Увидев, что и майор заулыбался, он подошел поближе.
— Приветствую вас, господин прапорщик, — сказал Мольке. — Прошу садиться. Да перестаньте вы тянуться в струнку, мы же не в казарме!
Деаку сразу показалась подозрительной такая мягкость Мольке, и он понял, что сам пришел на свой собственный суд, в пещеру льва. Лишь бы сохранить спокойствие. Нужно вести себя непринужденно, раскованно, уверенно. Знать бы только, почему это Шимонфи такой мрачный, что даже не ответил на его приветствие? Он терпеливо слушал болтовню майора, про себя твердо решив, что живым не сдастся.
А Мольке продолжал беззаботно болтать.
— Я-то рассчитывал встретиться с вами завтра, за банкетным столом. Но раз уж так все получилось, тоже сойдет.
— Лучше раньше, чем позже, господин майор, — сказал Деак и перевел взгляд с бутылки коньяка на майора. — Кто знает, может, до завтра ни один из нас не доживет.
— Вы пессимист, господин прапорщик, — заметил Мольке, наполняя рюмки.
— Нет, я не пессимист. Но и не забываю, что идет война. Коньяк французский? — спросил он, кивнув на бутылку на столе.