Уже пропели петухи
Шрифт:
В соседней комнате включили радио. Передавали хорошо знакомую «Лили Марлен». Деаку были отчетливо слышны шаги Аниты по комнате: вот она достает из серванта бутылки с напитками.
— Очень мило, что вы слушаете Берлин, но сейчас радио мне мешает. Сейчас я хочу слышать вас, — послышался вкрадчивый голос Мольке.
Раздался негромкий смех Аниты, потом наступила тишина. Радио выключили.
— Уж не собираетесь ли вы ухаживать за мною, господин майор? Вы же знаете, у меня ведь жених есть.
Какой спокойный голос, подумал Деак. Хороша невеста, нечего сказать!
— Да
— Не знаю. Наливайте. Это абрикосовая. Слышала, что водку вы любите абрикосовую.
Деак напряженно вслушивался в их разговор. Вот Мольке наливает рюмки. Хорошо бы он потом задремал от выпитого. Снова заговорила Анита:
— Я поехала к его матери, но там его нет.
«Действительно, чего ее понесло к моей матери? Она же знает, что домой я не поеду».
— Между прочим, господин майор, откуда вы-то узнали, что я там?
— Интуиция. А может, и так сказать: мы оберегаем жизнь прапорщика Деака, следим за квартирой его мамочки. Абрикосовая… Настоящая кечкеметская! Божественный напиток. Не удалось нам вывезти из Кечкемета все запасы. А жаль. Я бы русским и одной капли не оставил.
Пьют — определил по наступившей тишине прапорщик.
— Где вы научились так хорошо говорить по-венгерски, господин майор?
— У меня мать венгерка. Видите, Анита, какая интересная штука наша германо-венгерская дружба. Будто роковая страсть. Перемешались в ней и любовь и ненависть. И вот так мы, немцы и венгры, и любим друг друга и ненавидим уже много веков! В оперативных сводках читаю: «В стране царит антигерманское настроение. Нас ненавидят!» Да чепуха все это, ерунда! Когда ненавидят — убивают! Народ в ненависти за оружие берется. Возьмите Польшу, Францию, Югославию. Там нас действительно ненавидели и ненавидят. А венгры в чем-то даже восхищаются нами. И потому у нас и нет проблем с ними.
— Вы же оккупировали нашу страну.
— А Европу мы разве не оккупировали? Человек, Анита, который не умеет страстно и искренне ненавидеть, и любить не способен по-настоящему.
«Что ж, он прав, — думал Деак, — к сожалению, прав. Только не пойму, зачем он завел эту дискуссию с Анитой?»
— Господин майор, я с удовольствием послушаю ваши историко-философские рассуждения, но только как-нибудь в другой раз. Я знаю, вы не затем посетили меня. Но я устала, уже поздно…
— Ну а что с теми двумя жидами?
— Не знаю, о чем вы.
— Я говорю о профессоре Шааше и его жене.
Деак вздрогнул. Он прижался головой к стене. Значит, Анита не провокатор? У нее и в мыслях не было обмануть меня?
— Не знаю я никаких Шаашей, — послышался голос девушки.
— Шааши во всем признались. Его и жену арестовали в семь часов, а прапорщика Деака — за полчаса до этого! Есть у вас что-нибудь сообщить мне в связи с этим? — Голос Мольке был теперь резким, грубым.
Деак весь похолодел. Он вдруг отчетливо увидел взаимосвязь событий. Значит, Мольке перехитрил и Аниту? Какое счастье, что все так обернулось и он может слышать их разговор. Конечно, положение от этого не стало проще, но сейчас для него нет ничего важнее, чем знать, что Анита не предательница! И он вновь почувствовал себя сильным, вновь поверил в свое умение и ловкость.
Снова послышался голос Мольке:
— Если вы не станете мне отвечать, через две минуты я отдам приказ расстрелять вашего отца. — Девушка молчала. Словно окаменев, стоял за шкафом Деак. Он слышал, как Мольке подошел к телефону, снял трубку.
— Господин майор, вы не можете быть таким бессердечным. Ведь у вас тоже есть родители.
— Лирика! Вы обманули меня. Врали, водили за нос. Деак мне давно признался, что он коммунист, советский разведчик. И вы тоже знали об этом. Скрывали подлую измену вашего жениха. Ну, чего же вы молчите?
Он принялся стучать по телефонному аппарату.
— Вы перерезали шнур?!
— Да! Еще днем! Потому что не хотела говорить с вами. Ни говорить, ни встречаться. Я вас всех ненавижу! Ненавижу! Теперь могу вам в глаза сказать: убивайте! — Анита не плакала. В голосе ее звенела страсть, ненависть, негодование, ярость.
Волнение Деака все нарастало, и вдруг им овладело трезвое спокойствие. Нужно действовать. Сейчас речь уже идет о спасении не только Дербиро, но и Аниты.
— Анита, — слышал он голос майора. — Я готов простить вам и этих жидов, и все остальное…
— Что вы хотите?
— Сказать более прямо? Я хочу вас. Вы не глупая девушка, я полагаю. И буду я у вас не первым.
— Не смейте ко мне прикасаться!.. Оставьте…
Теперь до Габора донесся страстный шепот Мольке. Анита в ужасе вскрикнула, принялась звать на помощь, потом опрокинула какой-то стул. Послышался шум неравной борьбы.
Дальше выжидать не имело смысла. Но действовал он с ледяным спокойствием. Молча вышел из засады и встал на пороге соседней комнаты. На тахте девушка отчаянно боролась с гестаповцем.
— Добрый вечер, — громко сказал он, не вынимая руку из кармана. Мольке испуганно выпустил из рук свою жертву, поднялся и изумленно уставился на Деака. Он хорошо видел, что прапорщик держит руку в кармане на пистолете.
— Господин прапорщик, что все это значит? — глупо, в явном замешательстве спросил он.
— Успокойся, Анита, — сказал Деак, бросив взгляд на девушку. — Господин майор только пошутил. Он очень любит шутить.
Анита в слезах спрятала лицо в подушку.
— Господин прапорщик…
— Извините, я только хотел вам что-то сказать, — перебил его Деак и шагнул вперед. Он знал, что мог спасти положение только хорошо обдуманной и разыгранной откровенностью. — Господин майор, я знаю, что в течение нескольких недель по вашему приказу за мной ведется слежка. Провокация следует за провокацией. Но вы гонитесь не за преступником, а за своей идефикс. Господин майор, я не тот, за кого вы меня принимаете и кого хотели бы поймать. Вы намереваетесь меня уничтожить, но я не дамся. Я вручил одному человеку на хранение один запечатанный конверт. Если меня случайно пристрелят, или собьет машина, или арестуют — через несколько часов мой рапорт будет в Берлине. Там есть несколько человек, которые знают меня лучше, чем вы или полковник Герман. А невесту свою я очень люблю и прошу вас: оставьте ее в покое.