Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата
Шрифт:
2
Читатель не оставил без внимания приведенные выше упоминания во всеподданнейших докладах о священническом, тоже непрерывном, увещании и спешном разрешении, в изъятие из всех правил, отцу Полисадову посещать Каракозова в равелине. Остановимся подробнее на роли о. Полисадова в каракозовском процессе, воспользовавшись его письмами, бережно сохраненными в делах III Отделения и Алексеевского равелина.
Предварительно несколько слов об отце Полисадове [см. в «Русском биографическом словаре» и в «Словаре профессоров С.-Петербургского университета»]. В свое время протоиерей Василий Петрович Полисадов (род. в 1815, ум. в 1878 году) славился как проповедник-импровизатор. Карьера его несколько необычайна. Воспитанник Московской духовной академии, он был по окончании курса преподавателем С.-Петербургской духовной семинарии и священником семинарской церкви. В 1847 году он был назначен за границу, в Женеву, состоять духовником великой княгини Анны Федоровны; в 1849–1853 годах он был священником русской миссии в Париже, 1854–1857-м – настоятелем нашей посольской церкви в Берлине. В 1858
Красноречие Полисадова-проповедника нашло оценку в «Колоколе». Герцен в № 77–78 (от 1 августа 1860 года) напечатал заметку под заголовком «Законоучитель Полисадов и его меры распространения «Колокола»: «21 июня (1 июля) в 1 кадетском корпусе происходила присяга нововыпущенных из кадетских корпусов офицеров. При присяге, рассказывают петербургские журналы, законоучитель СПб. университета Полисадов произнес слово. Богокрасноречивый проповедник советовал ревностное занятие чтением. «Что же читать?» – вопрошал он. – «На это трудно ответить, – благоответствовал он, – но легко сказать, чего читать не следует. Не следует читать тех запрещенных сочинений, которые ходят тайком и, как волки хищные, губят религию и государство». После этого мы обеспечены, каждый молодой офицер примется за хищных волков».
По должности настоятеля крепостного собора Полисадову приходилось отправлять требы для заключенных в крепости, совершать таинство исповеди и причастия. Эту его деятельность оценило начальство со своей точки зрения и воспользовалось его проповедническими талантами и его пастырскими обязанностями для целей сыска и получения признаний от заключенных. Особенно прошумел Полисадов в 1863 году, когда в часовне Спасителя было совершено зверское убийство и взятый с уликами убийца, солдат Гудзевич, упорно отказывался от сознания. Довести его до сознания поручено было отцу Полисадову. Последний сам оставил многоглаголивое описание своей пастырской и проповеднической обработки Гудзевича. Долго он бился с ним, но безрезультатно. Только после того как полиция употребила старое, испытанное средство и убийца открылся подсаженному на сей предмет в камеру заключенному, Полисадов исторгнул необходимое для суда сознание. Пришлось Полисадову вслед за тем совершить предсмертную исповедь и дать последнее напутствие осужденному на смерть убийце. Полисадов подробнейшим образом и с нескрываемым удовольствием расписал всю историю своих отношений к Гудзевичу, действие слова Божия на душу преступника, изобразил процесс превращения преступника в святого, примирения его с Богом и т. д. [См. статью Полисадова «Смерть преступника Гудзевича». – Духовная беседа, 1864, № 13 и отд. отт. (имеется в Государственной Публичной библиотеке). Статья – своего рода литературный раритет.] За Полисадовым был опыт обращения с политическими заключенными. Их он тоже должен был наставлять на путь истинный, а заодно и приводить к раскрытию обстоятельств, полезных для следствия. В 1863 году Полисадов взялся, между прочим, за обращение Н.А. Серно-Соловьевича, сидевшего в Алексеевском равелине, но политик дал хороший отпор священнику. Об этом свидетельствует их любопытнейшая переписка, сохранившаяся в архивных делах. Полисадов «ласкал себя надеждой, что между ними установятся довольно частые письменные сношения»: «Вы поверяли бы мне ваши сомнения и мысли о разных предметах веры и жизни христианской, а я бы отвечал вам. Из этого составился бы томик под названием «Переписка между арестантом NN и священником В.П.». Так мечтал священник, но политик разразился такой филиппикой против церкви, благословляющей войну, что переписка не состоялась.
Немудрено, что, наткнувшись на запирательство Каракозова, вспомнили о Полисадове и обратились к его услугам.
Первое священническое увещание отец Полисадов совершил 5 апреля, второе – на следующий день, 6 апреля, третье – 12 апреля. [Когда Каракозова перевели в равелин, Полисадов весьма секретным письмом просил управляющего III Отделением Мезенцева вернуть ему «данные им с ведома Его Превосходительства преступнику Каракозову «Новый Завет» на славянском языке и краткий молитвенник».]
В равелине протоиерей увещевал Каракозова 21, 22, 24, 27 и 29 апреля и 1 мая. Увещевания производились по разработанному Полисадовым церемониалу, который описан им самим в письме к коменданту от 23 апреля. Только собеседованием Полисадов ограничился единственный раз: все остальные увещевания начинались с богослужения, так называемого келейного. По утрам Полисадов совершал обедницу, по вечерам – вечерню; 22 апреля, очевидно на новоселье в равелине, совершил молебен с водосвятием. Богослужение заканчивалось проповедью, а после проповеди Полисадов переходил к частному собеседованию. Посещения Полисадова продолжались от 1 1/2 до 2 часов. Во время богослужения, совершаемого в облачении, Каракозов должен был быть на ногах.
Словоглагольный и богокрасноречивый протоиерей распространялся в письмах к коменданту о том, что и богослужение, и проповедь имеют целью спасение души преступника. Эти действия, по описанию отца Полисадова, должны «раскрыть христианское сознание и чувство в преступнике, к которому вполне приложимы слова Апокалипсиса: «Ты не студен, не горяч, сего ради имам изблевати тя от устен моих»; возродить его к живому упованию на милосердие божие и сделать осязательными самые условия истинного раскаяния». Еще живописнее выразился отец Полисадов в другом своем письме об обряде и проповеди, которые должны были «возбудить в Каракозове живую веру в бога, невидимого судию нашей жизни и милосердного отца, всегда готового простить искренне раскаивающегося грешника и сильного, при посредстве церковных средств, очистить душу его и возвести ее до состояния ангелоподобного».
Совершенно напрасно распространялся священник Полисадов в письмах к коменданту об этих задачах, совершенно неинтересных для власти. Впрочем, заранее зная смертную обреченность своей жертвы, власть автоматически содействовала отцу Полисадову в деле возведения Каракозова в состояние ангелоподобное. Власть требовала от Полисадова другой услуги, и вся эта риторика нужна была отцу Полисадову для внешнего лицемерного оправдания своей священнической совести. Это был только образ выражения, суть же была в том, чтобы не обедницей, так вечерней, не вечерней, так водосвятием, не водосвятием, так проповедью, не проповедью, так частным собеседованием вымотать у Каракозова признания, признания, возможно больше признаний. И от изображения воздействия дела и слова Божия на душу преступника, с цинизмом, неподражаемым в своей беспечной блудливой легкости, отец Полисадов переходил к результатам, которые должны были быть вызваны ангелоподобным состоянием преступника. Помянутые действия должны были «подготовить его к искренне гласному сознанию вины своей во всей ее широте» – такова общая формула. А вот раскрытие этой формулы в письме к коменданту от 23 апреля:
«После сего, т. е. после богослужения и проповеди, я буду беседовать с преступником собственно о его великом преступлении, вызывая его на откровенные объяснения. Если бы он что открыл мне, годное для судебного разъяснения его преступления, то буду просить и умолять его сообщить о сем кому следует.
Но дабы не показаться ему лицом хотя и духовным, но слишком официальным, а тем более – следственным приставом, я желаю в частных моих с ним собеседованиях входить в рассуждения о науке, литературе и искусстве, об их разнообразных направлениях, наконец, о том, когда наука и литература действуют благодетельно и когда – гибельно на молодое поколение и общество. Желал бы дозволить себе рассуждать и о социальном положении обществ. Все сии рассуждения (т. е. о науке, литературе, искусстве, обществе), в строго христианском и консервативном направлении, будут иметь целию перестроить голову преступника, изменить те гибельные теории, из которых возникло, по моему убеждению, его преступление и от которых он, конечно, еще не отказался.
Когда мгла его мыслей будет рассеяна, тогда и чувства его души переменятся, и он серьезным образом вступит на путь сердечного раскаяния пред св. богом и сознания пред людьми.
Дабы вызвать преступника на искренние объяснения со мною, для сего признаю полезным, чтобы г. смотритель и его помощник дозволяли нам беседовать наедине. Со своей стороны, клятвою моею иерейскою удостоверяю Вас, что мною не сказано будет ни одного слова и не сделано ни одного жеста, которые бы не были направлены к цели – возбуждению в преступнике ко мне доверия и вслед за тем к его вразумлению, возбуждению в нем раскаяния пред богом и полному сознанию пред людьми в своем преступлении».
Понятно, просьба Полисадова была удовлетворена. Комендант крепости инженер-генерал Сорокин положил резолюцию на заявлении протоиерея: «Во всем согласен, и дать г. смотрителю предписание о допущении протоиерея беседовать наедине, и если преступник когда-либо будет обращаться с вопросами или просить о чем, то записывать». А представляя в копии донесение Полисадова в III Отделение, комендант от себя прибавлял: «Хотя имеющеюся для дома Алексеевского равелина инструкциею строго воспрещено допускать сторонних лиц к разговору с содержащимися в Алексеевском равелине без личного присутствия смотрителя равелина или его помощника, но имея в виду, что полковнику Лосеву и протоиерею Полисадову высочайше разрешено посещать дворянина Каракозова с целью разъяснения совершенного им преступления, я предписал смотрителю Алексеевского равелина оставлять их в нумере преступника Каракозова наедине, с тем чтобы о времени посещения ими Каракозова было записываемо в заведенную на сей предмет тетрадь».