В 4.50 из Паддингтона
Шрифт:
— Имейте в виду, что это всего лишь предположение, — предупредил Дэзин. — У меня есть фотография артисток кордебалета. Вот она, четвертая слева. Вам ее лицо о чем-нибудь говорит?
Инспектор Крэддок ответил, что решительно ни о чем. Те, кто мог заинтересовать их в связи с убийством, выглядели экстравагантно под толстым слоем косметики и в шляпках из перьев. Среди них трудно опознать женщину, обезображенную смертью.
— Вполне возможно, что это она, — проговорил инспектор Крэддок, — но я не уверен. Так что вы о ней знаете?
— Почти
Мадам Жолиэ оказалась проворной деловой француженкой с острым взглядом, небольшими усиками и огромным количеством жировой прокладки под кожей.
— О, я не люблю иметь дело с полицией! — Она хмурилась, глядя на них, не скрывая, что ей не доставляет удовольствия их визит. — Всегда, когда только возможно, полиция причиняет мне неприятности.
— Нет, нет, мадам, не говорите так, — сказал Дэзин, высокий худой меланхолического вида человек. — Ну, скажите, когда я причинял вам неприятности?
— А помните дурочку, которая выпила карболовую кислоту, — немедленно ответила мадам Жолиэ. — Из-за того, что влюбилась в дирижера оркестра, а он никогда женщинами не увлекался, у него другой вкус. Вы по этому поводу устроили шум, а он не делает чести моему прекрасному балету.
— Напротив, — сказал Дэзин. — Я сделал вам большие сборы. И потом, это случилось три года тому назад. Не надо быть злопамятной. А теперь давайте поговорим об Анне Стравинской.
— Хорошо, что же вы хотите о ней знать? — спросила мадам осторожно.
— Она русская? — начал инспектор Крэддок.
— Нет, конечно. Вы имеете в виду фамилию? Но все балерины присваивают себе звучные имена. Она была довольно бледной фигурой, не отличалась завидной красотой. Так себе, ничего особенного. Правда, она прилично танцевала в кордебалете, но не солировала.
— Анна — француженка?
— Возможно. У нее французский паспорт. Но она мне говорила, что ее муж — англичанин.
— Она говорила вам, что ее муж англичанин? Он жив или умер?
Мадам Жолиэ пожала плечами.
— Или умер, или бросил ее. Откуда мне знать? Эти девицы, у них всегда неприятности с мужчинами…
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Мы выезжали с труппой в Лондон на шесть недель. Давали представления в Торнуэй, в Борнемуте, в Уэстоурне и еще где-то, я забыла, потом вернулись во Францию, но Анна не вернулась. Она только письмом мне сообщила, что оставляет труппу и будет жить с семьей мужа, и еще какую-то чепуху. Я сама не очень верила в это и думала, что, вернее всего, она встретила какого-то мужчину. Вы меня понимаете?
Инспектор Крэддок кивнул головой. Он чувствовал, что мадам Жолиэ говорила то, что думала.
— Для меня это не большая потеря, и я даже не беспокоюсь о ней. Я могу набрать сколько
— Когда это случилось?
— Когда мы вернулись во Францию? Это… да… в воскресенье перед Рождеством. А Анна ушла за два или три дня до этого. Не могу вспомнить точно. Но в конце недели нам пришлось танцевать без нее. А это означало, что мы должны перестраиваться… Но ей, конечно, наплевать на это. Впрочем, эти девицы, стоит им только встретить мужчину, уже ни о чем больше не думают. Я только сказала: «Слышите, конец! Я ее обратно не возьму!».
— Вам это очень неприятно?
— О! Мне? Совершенно безразлично. Ясно, она провела рождественские праздники с мужчиной, которого подцепила. Но это не мое дело. Я могу найти других, кто мечтает танцевать в «Балете Марицкого». Они смогут танцевать так же и даже лучше Анны.
Мадам Жолиэ замолчала, а потом спросила, проявляя интерес:
— А почему вы ищете ее? Она получила наследство?
— Наоборот, — вежливо ответил инспектор Крэддок. — Мы думаем, что ее убили.
— А! Такое случается, — сказала мадам Жолиэ безразличным тоном. — Она верная католичка, ходила по воскресеньям на мессу и, конечно, исповедовалась.
— Не говорила ли она вам о сыне, мадам?
— О сыне? Вы думаете, что у нее остался ребенок? Ну, это выглядит невероятно. Все эти девицы знают точный адрес, куда обращаться. Мосье Дэзин знает это так же хорошо, как и я.
— У нее мог родиться ребенок до театра, — сказал Крэддок. — Например, во время войны.
— А, во время войны? Это вполне возможно. Но если ребенок и рос, то я ничего о нем не знаю.
— А с кем из ваших девушек она близко дружила?
— Могу назвать два-три имени, но и с ними она не была очень откровенной.
Больше ничего важного они не получили от мадам Жолиэ. Когда ей показали пудреницу, она сказала, что у Анны видела такую же, впрочем, как и у других девушек. Анна, вероятно, купила пальто в Лондоне, мадам Жолиэ точно не знает.
— О, я занята репетициями, освещением сцены, у меня много трудностей в работе, и нет времени смотреть, во что одеваются артистки.
После разговора с мадам Жолиэ они побеседовали с девушками; одна или две из них знали Анну хорошо, но сказали, что она не из тех, кто много рассказывает о себе. А если уж рассказывала, то чаще всего врала.
— Ей нравилось набивать себе цену, рассказывать небылицы! То она любовница Великого Герцога, то английского банкира, или вдруг начинала выдумывать, как сражалась в Сопротивлении в войну. И даже, что была звездой в Голливуде.
А другая девушка сказала:
— Я думаю, на самом деле у нее очень скучная и неинтересная жизнь. Ей нравился балет, она считала его романтичным, но сама оказалась посредственной танцовщицей. Вы понимаете, ее отец — продавец мануфактуры в Амьене, что нельзя назвать романтичным, вот почему она выдумывала.