В аду повеяло прохладой
Шрифт:
Наступил день, которого с нетерпеньем ждала Франция. Немецкие войска были разгромлены, а многочисленных поименно названных коллаборационистов публично заклеймили позором и в соответствии с действующими законами подвергли наказаниям, тяжесть которых определялась судом присяжных. Маршал Петен был приговорен за предательство к смертной казни, но избранный президентом Франции Шарль де Голль в 1945 году помиловал его. Позже он помиловал и уравнял в правах с честными патриотами всех коллаборационистов, заявив, что дает им шанс на новую жизнь ради интересов страны, так как Франция не должна быть впредь разделенной изнутри.
Победу Сеймур и Виктор встречали в Париже. Это был грандиозный праздник, казалось, что вся Франция опьянела от счастья, люди на улицах пели и обнимались, бросались цветы под ноги солдатам де Голля.
Сеймур и Виктор впервые в жизни надели костюмы и украсили их боевыми наградами. Награды у них были равные, высокого достоинства: Военный крест, Крест добровольца и по две боевые медали. В этом парадном виде Клод представил их жене Марион, красивой высокой женщине, вернувшейся вместе с своим отцом из Америки. Сам Клод, казалось, помолодел лет на десять и выглядел так, как должен выглядеть очень счастливый человек. Друзьям он приготовил сюрприз – сообщил, что они приглашены на прием, который Шарль де Голль дает в ознаменование победы. Это был незабываемый вечер. Шампанское лилось рекой, присутствующие пели «Марсельезу», обнимались и плакали от счастья. Клод и Марион весь вечер были рядом с де Голлем и многие в зале отдали бы все за то, чтобы оказаться вместе с ними.
Прошли праздники, и Сеймур счел возможным снова напомнить Клоду о его обещании помочь им вернуться на родину.
– Я дал обещание и надеюсь в скором времени выполнить его, но сейчас пока невозможно. Я это сделаю, как только во Франции откроется советское посольство, консульство или любая другая дипломатическая миссия, – объяснил Клод. – Ты пойми, для Советского Союза война еще не закончилась, Германия не капитулировала. Потерпи.
Терпение давно было на исходе, но они ждали. Поэтому когда Михаил Астахов сообщил им, что Клод собирается что-то им сообщить по поводу их возвращения, они, не дослушав Михаила, помчались к Клоду.
Клод и Марион были не одни. В гостиной сидели знакомые им люди – двое, уже бывших, маки – оба коммунисты. Сеймур заметил, что у всех присутствующих озабоченные лица, и у него от предчувствия неведомой беды тревожно сжалось сердце.
Клод рассказал, что месяц назад в правительство Франции поступило письмо от Советского руководства с настоятельной просьбой вернуть всех военнопленных и других лиц, эмигрировавших в период войны с территории СССР. Отказать одному из главных победителей фашизма, союзнику Франции, правительство не сочло возможным.
Коммунист Мартин Ксавье
– Я не понимаю наших советских коллег, которых всегда уважал. Не понимаю, почему это происходит, но экстрадиция военнопленных из стран-союзников продолжается. Из собственных источников нам известно, что насильственно перемещенных людей по прибытии в Советский Союз судят, а затем отправляют в ссылку, – негодовал он. – Наши друзья сообщили, что близкие родственники офицеров, попавших в плен, также подвергаются репрессиям, а родственников рядовых военнопленных лишают пособия.
– Наверное, это все-таки ошибка, – обдумав услышанное, сказал Сеймур. – Потому что во всем этом нет смысла. Мартин, а ты сам веришь, что людей, попавших в плен во время войны, сегодня насильственно вывозят из США, Англии и Франции для того, чтобы отправить их в ссылку? Ты можешь сказать – за что?
Ответом ему было красноречивое молчание французского коммуниста.
– Очень странно, – сказал Витек. – Если в это поверить, то придется пойти дальше и предположить, что все происходит с согласия товарища Сталина или по его приказу. Может быть такое?
Марион с надеждой посмотрела на мужа.
– Клод, что думаешь ты?
– «Если человек долго сражается с чудовищами, то он и сам может превратиться в чудовище». Когда в училище я впервые услышал это изречение Ницше, оно показалось мне лишенным смысла. Я бы и в эту чудовищную историю с военнопленными не поверил, если бы сегодня не разговаривал с помощником президента Франции. Все подтвердилось: по требованию советской стороны высылка военнопленных началась. Из Франции в СССР уже выслано сто шестьдесят тысяч бывших военнопленных. Об их судьбе ничего неизвестно. Думаю, скоро волна выселений докатится и до юга Франции. Ситуация непреодолимая. Судите сами: Советский Союз потребовал у своих союзников по антигитлеровской коалиции выдачи своих граждан, и те согласились. Все происходит в соответствии с законами этих стран.
– И ты останешься спокойным, когда за Сеймуром и Виктором придет полицейский в сопровождении советских конвоиров?
– Будем спокойно отстреливаться! – усмехнулся Клод. – Успокойся, Марион. За Сеймуром и Виктором не придут. Оба они награждены орденами и медалями Франции, у них есть вид на жительство. Очень скоро они получат французское гражданство, и с того дня будут подчиняться только законам Французской республики.
– Сучий потрох! – вдруг вырвалось у Виктора.
При всеобщем молчании Клод вопросительно посмотрел на Виктора:
– Первый раз слышу такие слова. Что они означают?
– Ну, как тебе сказать, чтобы было понятно, – смутился Витек. – Видишь ли, Клод, с точки зрения, например, кулинара, стоматолога или военного летчика, эти слова абсолютно бессмысленны. Употребляются они только в тех случаях, когда надо объединить в одно целое честь, достоинство и заслуги какого-нибудь человека. Тогда они становятся незаменимыми. Вот послушай: товарищ Сталин – несомненно освободитель Европы, Генералиссимус, отец народов, Герой Советского Союза и уже в довершение, исключительно ради справедливости – объединяющий смысл: сучий потрох – чтоб он сдох, ублюдок! Ну как?
– Я не думаю, что гражданину Франции следует так резко отзываться о руководителе союзного государства, – рассудительно сказал командор Клод Вернье. – Но, в конце концов, если очень хочется, это твое право.
– Да, – согласился Виктор Самарсков, – очень хочется! И право на это я заслужил.
Виктор довез Сеймура домой. Всю дорогу они молчали.
– Не пойму, отчего это ты такой мрачный? Чем ты расстроен? – спросил Виктор, когда Сеймур выходил из машины. – Все ведь устроилось лучшим образом.
– Ты понял, нас хотят вернуть домой как преступников?! Стыдно…
– Зря тебе стыдно. Ты не предал свою страну, это она тебя предала, пусть ей и будет стыдно.
– Страна не может предать, предают люди.
– Вот именно, люди, а еще точнее один человек: сучий потрох, сдох бы поскорее, усатый ублюдок!
Еще через две недели Клод пригласил их к себе домой. Не скрывая радости, за празднично накрытым столом Марион и Клод объявили, что наконец-то преодолена бюрократическая волокита и с сегодняшнего дня Сеймур и Виктор официально признаны гражданами Франции. И отныне, куда бы они ни поехали с французским паспортом, им везде гарантирована безопасность. Марион рассказала, что, находясь с отцом в США, они как граждане Франции никогда не испытывали ни малейшей дискриминации и всегда ощущали себя полноправными членами тамошнего общества. Обычно немногословный, Сеймур от них с Виктором высказал сердечную благодарность, потому что действительно был на седьмом небе от счастья.
Дальше оказалось не все так просто. Когда были оформлены все документы, Виктор отказался уезжать из Франции. Он сказал, что ему некуда ехать, дома его никто не ждет и сам он никого не жаждет там видеть.
– А без этого, – добавил Виктор, – слово «родина» для нормального человека – пустое сотрясение воздуха.
Сеймур знал, что родственников у Виктора в Перми нет, мама умерла, когда ему было четырнадцать лет, а с отцом, после того как тот женился второй раз, их отношения разладились окончательно. Он уговаривал Виктора поехать с ним, привел множество заманчивых доводов, способных убедить его переехать на постоянное жительство в Баку и окончить там медицинский институт.
– Ты подумай и скажи мне, где человеку лучше быть чужим – в Париже или в Баку? – в ответ на это спросил Витек.
– Подумал и говорю: в Баку чужим ты себя ощущать не будешь.
– Виктор Самарсков везде чужой, – серьезно сказал Витек.
– Спорить с Чайльд-Гарольдом в двадцатом веке труднее, чем я думал, – усмехнулся Сеймур.
– Чайльд Гарольд для меня пустой фанфарон, который бесился с жиру. Ты лучше не спорь, а записывай, говорю бесплатно: быть чужим в Париже или в Альби гораздо лучше, чем быть чужим в Баку или Перми. Ну как, нравится тебе афоризм? Эхо до тебя доносится?
– Ничего не понимаю. Ты ведь так надеялся вернуться!
– Я и тебе не советую ехать.
– Не поеду, если объяснишь, почему после стольких лет ожидания мне не надо возвращаться.
– Говорю тебе: не надо! Я в этом уверен. Ты же знаешь, я человек интуитивный и все чувствую. Короче говоря, я не боюсь, но знаю, что еще один концлагерь я не выдержу. И ты тоже не выживешь.
– Странные мысли. Никаких концлагерей больше не будет! Витек! Ты подумай. Прошу тебя. До отхода поезда еще сутки. Подумай.
– Подумаю, – безучастно пообещал Виктор Самарсков. – Ты прав. Надо подумать.Часть вторая
Жизнь большинства людей при внимательном рассмотрении являет собой нескончаемую вереницу упущенных возможностей. В основном успеха добиваются те, кто наделен способностью на перегруженной магистрали Жизни, не пропустив неприметный поворот, успеть в нужный момент свернуть на заветную дорогу с односторонним движением, ведущую к счастливой любви, богатству и славе, и катить по ней вплоть до полного достижения цели.
С этим утверждением, основанным на жизненном опыте людей, склонных к обобщениям, возможно, не согласился бы главный субъект хроник переходного периода Сеймур Рафибейли. Если бы кому-нибудь удалось его разговорить, он попытался бы на примере собственной жизни убедить собеседника в том, что к нему это сомнительное суждение ни с какой стороны не относится. Он рассказал бы, что, начиная с самой юности и кончая текущим днем, не пренебрег ни одной из полезных возможностей, время от времени возникающих на его жизненном пути, но удачи ему это не принесло.
Будучи по природе правдивым человеком, Сеймур признал бы, что если он остался в живых и сейчас, сидя в котельной шафранного совхоза в селенье Амбуран, беседует со своей собакой, то все же произошло это исключительно благодаря стечению необъяснимых обстоятельств. Он рассказал бы, что добирался сюда четырнадцать лет по дороге, которую выбрал сам. Но так как Сеймур в конце пути стал скрытным и неразговорчивым, то он наотрез отказался бы откровенно поговорить даже с очень приятным и доброжелательным человеком.
Ему никогда не приходило в голову жаловаться на судьбу, но и благодарности ни к Богу, ни к людям он не испытывал.
…В кочегарке было тепло. Это было единственное место, которое ему предложили после возвращения в Баку. Он просился на любую работу в рыбачью артель, но председатель сельсовета Самандар ему отказал, потому что в сопроводительной бумаге указано, что деятельность поселенца не может быть совместима с пребыванием в трудовом коллективе. Об этом Сеймур узнал в день прибытия в Амбуран. В Амбуране он очутился вследствие одного странного обстоятельства. По первоначальному замыслу, оформленному в виде решения Особой комиссии госбезопасности, он должен был выехать в Дашкесан и работать там разнорабочим на тамошнем железном руднике. Но в день выезда из Баку неизвестный высокопоставленный чиновник этого ведомства собственноручно изменил решение особой комиссии и пунктом временного пребывания Сеймура Рафибейли указал шафранный совхоз в Амбуране, что и нашло свое отражение в сопроводительных документах временно перемещенного зэка. Ходили маловероятные слухи, что сделано это было по личному распоряжению Первого секретаря ЦК Багирова. Слухи не подтвердились. Отражения этого факта не нашлось и в архивах.
В Амбуран Сеймур приехал на черной «эмке» вместе с капитаном госбезопасности Гудретом Назимовым, очень худым молчаливым молодым человеком в сером выутюженном костюме и застегнутой на все пуговицы темно-синей рубашке. Он сидел впереди, рядом с водителем, а Сеймур с конвоиром на заднем сиденье. Назимов всю дорогу молчал и лишь, когда подъехали к одноэтажному зданию сельсовета, бросил конвоиру одно слово: «Веди!»
В кабинет председателя сельсовета Самандара Калантарлы капитан вошел так же предельно бесшумно. Он прижал носок ботинка к двери и с силой толкнул ее. Дверь бесшумно распахнулась настежь, и Сеймур в первый раз увидел Самандара Калантарлы. Этот человек не понравился ему сразу и навсегда. Самандар сидел за столом, сосредоточенно разглядывая в зеркало созревший на лбу фурункул, и, осторожно прикасаясь кончиками пальцев, мазал его кремом. Увидев товарища Назимова в своем кабинете, Самандар мгновенно обтер руки об живот и выскочил из кресла ему навстречу, изображая улыбкой и жестами радость и удовольствие от неожиданной встречи.
– Прежде всего вымой руки, – в ответ на попытку рукопожатия хмуро сказал Самандару Назимов.
Упитанное тело Самандара с поразительной резвостью прошмыгнуло к умывальнику, находящемуся в противоположном углу, и хозяин кабинета принялся, как хирург перед операцией, долго и тщательно мыть руки.
Назимов пальцем показал Сеймуру на стул, а конвоиру на дверь. Конвоир тут же вышел, а Сеймур занял указанное ему место напротив капитана.
Назимов сообщил, что гражданин Рафибейли определяется на работу кочегаром-истопником в котельную шафранного совхоза. Самандар почтительно слушал, его почти квадратное лицо с массивным подбородком и узким лбом над маленькими, близко поставленными колючими глазками выражало готовность выполнить любой приказ, но Сеймуру показалось, что планы Назимова по его трудоустройству председателю сельсовета не понравились.
– Я договорился с проверенным человеком, он член партии, кочегар с большим стажем, – сказал Самандар, но Назимов его не слышал, он внимательно читал какой-то документ, извлеченный из планшета.
– Ты понял, что я тебе сказал? – вдруг перебил его Назимов. – Говори по делу. Если у тебя есть какие-нибудь серьезные соображения, не скрывай, можешь быть откровенным.
Самандар настороженно посмотрел на Назимова. На его лице появилось выражение бывалого подследственного, почуявшего подвох со стороны коварного прокурора.
– Извините, товарищ Назимов, никаких своих соображений у меня нет! Я свое место знаю, – пошел на попятную он. – Хочу только сказать, что нужен ночной сторож на новые виноградные плантации. Прошлой зимой сто тридцать лоз кто-то выкопал.
– Ты хочешь сказать, что украли сто тридцать лоз элитного винограда!? Это же вредительство в чистом виде.
– Восемьдесят пять мы уже нашли и посадили на прежнее место.
– Разыщи и остальные. А то люди подумают, что у сельсовета кончился остаток авторитета.
– Найдем, разыщем, сегодня, завтра… В дальнейших целях безопасности хочу взять сторожа.
– При чем здесь сторож? Я сегодня хоть один раз сказал тебе слово «сторож»? Сколько я должен повторять – шафранный совхоз, кочегарка, истопник. Ты все понял?
Судя по изменившемуся цвету лица, который приобрел оттенок незрелой фисташки, капитан начинал сердиться.
– Все будет сделано, товарищ Назимов! Прошу вас, не сомневайтесь.
Сеймур заметил, что ботинки одетого с иголочки Назимова слегка испачканы, и ему почему-то стало интересно, как поступит Самандар, если товарищ капитан изъявит желание их срочно почистить.
– Имей в виду, если ты при мне еще раз скажешь это слово «сторож», я на тебя очень обижусь. Ты меня понял? – успокаиваясь, сказал старший лейтенант. Он вынул из планшета папку и протянул Самандару: – Это сопроводительные бумаги. Распишись в получении.
После того как Самандар подписал каждый из двенадцати листов содержимого папки и запер ее в сейфе, они поехали в совхоз. Впереди ехала «эмка», за ней полуторка, в кабине которой рядом с водителем возвышался Самандар.
Дорога шла вдоль берега. Впервые после возвращения в Баку Сеймур увидел Каспий. Дул северный ветер, и так же, как в прежние
– Это вышки морской нефтедобычи, – объяснил он Сеймуру.
– Раньше такого не было.
– За четырнадцать лет вашего отсутствия здесь многое изменилось. Теперь нефть добывают и в открытом море.
Сеймуру хотелось узнать, насколько давно это началось, но, вспомнив, как Назимов разговаривал с словоохотливым Самандаром, рисковать не стал.
Охранник военизированной охраны открыл ворота, как только подкатил Назимов, после чего обе машины въехали на территорию совхоза. Приземистое одноэтажное здание кочегарки с двумя окнами и черной чугунной трубой находилось в полусотне метров от въезда. Справа у здания росло раскидистое тутовое дерево, нижние ветви которого лежали на плоской крыше кочегарки. Ближе к дороге на двухметровом металлическом «табурете» стояла цистерна с темными потеками мазута. Судя по отходящей в здание трубе, назначением ее было снабжение котельной топливом.
Кочегарка как внутри, так и снаружи была оштукатурена и покрашена в белый цвет. На стене рядом с огромным котлом висели портреты Сталина и Багирова. Портрет Багирова был поменьше и висел ниже сталинского. В дополнение к двум цветным портретам белое однообразие стен приятно разбавлялось благодаря красному манометру и черному круглому радиорепродуктору.
Назимов заглянул в шкафы, осмотрел маленькую смежную комнату, заглянул в душевую и там проверил, идет ли вода. Все это он делал молча, после чего обратился к Самандару:
– Пока я здесь, сходи в правление совхоза и получи для кочегара три комплекта постельного белья – простыню, пододеяльник и три наволочки.
– Три?!
– Еще три полотенца и мыло. И предупреди, что с завтрашнего дня он будет приходить обедать в совхозную столовую. Скажи, что кормить его следует отдельно от коллектива в подсобном помещении. И попроси, чтобы в кочегарке восстановили радиотрансляцию.
Оставшись наедине с Сеймуром, Назимов вполне доброжелательно объяснил, в чем главным образом состоят его обязанности. Он сказал также, что соответствующие органы сурово карают преступников, посягающих на безопасность родины, но они же протягивают руку людям, оступившимся по недомыслию или случайно, в тех случаях, когда эти люди своим поведением доказывают, что хотят встать на путь исправления. Назимов сказал, что, по его личному мнению, для Сеймура еще не все потеряно. Если, сказал Назимов, Сеймур приложит усилия и убедит власти своим дальнейшим поведением, что он может быть законопослушным и полезным членом общества, то эти усилия не останутся незамеченными и будут оценены по достоинству. Сеймур вежливо слушал Назимова и в паузах кивал головой, но для него единственным существенным и самым важным из всего услышанного в этот день было распоряжение Назимова включить в кочегарке радио.
Назимов сказал, что Сеймуру запрещается покидать территорию совхоза и вступать в разговоры с работниками, так как это нарушение правил, которое неотвратимо повлечет за собой наказание.
– Здесь, в совхозе работает общественный представитель органов. Если вам захочется нам что-то сообщить, обращайтесь к нему, его зовут Ахлиман Фаталиев, это проверенный человек. Все, что вы ему сообщите, он немедленно передаст нам.
«Странные порядки в здешнем совхозе. В Тайшете имена сексотов вслух не произносились», – мельком подумал Сеймур. А вслух с искренним удивлением произнес:
– Какие же сведения я могу ему передать?
– Все, что заслуживают внимания органов. Скажу вам откровенно, инициатива и активность всегда нами поддерживаются, – заявил Назимов. – Как говорил товарищ Сталин, каждый человек кузнец своего счастья.
Назимов говорил предельно любезно, и Сеймур ради приличия решил разговор поддержать.
– А как я его узнаю?
– Ахлиман Фаталиев работает здесь в совхозной лаборатории. Он доцент, специалист по шафрану. Он вас сам найдет.
На вопрос, сколько времени ему предстоит здесь пробыть, Назимов уже сухо, официальным тоном ответил, что Сеймур будет здесь жить и работать вплоть до особых распоряжений. Когда поступят эти особые распоряжения, от кого и что произойдет после них, Назимов не сказал.
И Сеймур понял, что капитану Назимову ничего на этот счет неизвестно.
Самандара Назимов дожидаться не стал. На прощание он тоном заботливого старшего брата еще раз посоветовал Сеймуру быть законопослушным и благоразумным.
Самандар появился в сопровождении водителя, который принес постельное белье и брошюру по технике безопасности. Так в кочегарке появилась первая книга.
После отъезда Назимова поведение Самандара заметно изменилось, взгляд него теперь был высокомерным, а в голосе появились начальственные нотки.
Прежде чем войти, он, расставив ноги, остановился в дверях и окинул взглядом помещение:
– Ты понял, как тебе повезло? Курорт! Просто курорт.
Сеймур оглядел потолок и стены, потом перевел взгляд на Самандара. Со стороны было видно, что человек размышляет.
– Где курорт? – после паузы спросил он.
– Как где? Здесь. Ты не согласен, что для тебя это курорт?
– А мне сказали, что это кочегарка, – глядя прямо в глаза Самандару, простодушно сказал Сеймур.
Еще по тайшетскому опыту он знал, что искусное при-дуривание зэка в отдельных случаях выручает его в разговоре с начальством.
Самандар испытующе посмотрел на собеседника.
– Я-то знаю, откуда тебя привезли! Разве в лагере были такие условия? Поэтому я и говорю, что здесь курорт. Ты согласен?
Самое страшное в Тайшете – холод, помнил Сеймур. Холодно было всегда и везде. Не было ни одного места, где можно было согреться. Даже постоянное чувство голода – пустяки по сравнению с холодом. Спустя два месяца после прибытия в Тайшетлаг он отморозил на лесоповале ноги. В лагерном госпитале врачи ступни ему сохранили, но большой палец левой ноги пришлось ампутировать. С тех пор он стал слегка прихрамывать на левую ногу.
– Там были двухэтажные нары, а здесь кровать. Удобство все-таки.
– Ты везучий. Таких, как ты, отбывших срок, еще недавно мы отправляли на поселение куда подальше, чаще всего в Мингечаурскую степь, там начиналось строительство гидроэлектростанции. Из каждых десяти в живых оставались двое. А тебя, нате вам, прямиком в Амбуран, чуть ли не в Баку. Тебе в скольких городах СССР запрещено жить?
– Не помню, – хмуро сказал Сеймур.
– Должен помнить. В тридцати двух городах не то что жить, таким как ты появляться запрещено, особенно в Баку. А тебя в Амбуран прислали, курортное место рядом с Баку. Недаром же дача твоих покойных родителей здесь была… На всю страну известные люди были. А их сын – предатель родины. Такого отца опозорил.
Сеймур оценивающе посмотрел на Самандара. «Конечно, самое правильное – это двинуть ему правой в челюсть, и тут же – а это уже ради чистого удовольствия – с размаху ногой пах», – подумал он и сразу постарался отогнать эту мысль.
Тугодумие Сеймура начинало раздражать Самандара.
– В общем, я ухожу… И еще. Это, конечно, твое дело, но бежать отсюда я тебе не советую, – сурово сказал он.
– Куда?.. Может быть, ты знаешь, куда я могу бежать?
– Ты со мной на ты разговариваешь?! – изумился Самандар. – Как ты посмел?! Тьфу! – он вышел, не закрывая за собой дверь. – Лишенец неблагодарный!
Считается, что радио – одно из полезнейших изобретений в истории человечества, Сеймур об этом вспомнил, когда через полчаса после ухода Самандара неожиданно громко заговорил репродуктор. Сеймур сидел на скамье и, облокотившись на покрытый облезлой клеенкой стол, с наслаждением слушал все подряд, что в этот день передавалось по Всесоюзному и республиканскому радио, слушал, не выключая репродуктор вплоть до окончания всех передач в двенадцать часов ночи. На следующее утро, проснувшись, он вначале полностью выслушал гимн Советского Союза, а затем с перерывом в один час гимн Азербайджана, музыкальную физзарядку, новости, утреннюю «Пионерскую зорьку», а также без исключения все другие передачи. И так изо дня в день. Все, что звучало по радио, было жизнерадостным по содержанию и укрепляло в человеке оптимизм и веру в будущее.
Однажды вечером передали репортаж из Тайшета. Зрители и строители выступали на открытии нового широкоэкранного кинотеатра. И в голосах их звучали искренняя радость и гордость за свой прекрасный город, привольно раскинувшийся на берегу Бирюсы. Сеймур вспомнил, как бывший гвардии майор, зэк Анатолий Борисович Гуслинский сказал ему, что кочевые тюрки, первыми прибывшие сюда, назвали это место «Тайшет», что по-тюркски означает «ужас». Сеймур во время пребывания в Тайшетлаге понял, что древние тюрки были людьми неглупыми и дальновидными. О бывшем майоре в лагере ходили легенды. Рассказывали, что новый начальник лагеря узнал из личного дела, что он на гражданке руководил эстрадным оркестром, вызвал к себе вместе с пятью другими зэками, тоже бывшими представителями литературы и искусства, и по неопытности обратился к ним с предложением о сотрудничестве.
– Вы, наверное, все помните, что через десять дней мы будем праздновать день рождения великого чекиста, любимого народом Лаврентия Павловича Берии. Я вас зачем вызвал? Хочу, чтобы в порыве вдохновения вы создали художественное произведение и в день праздника исполнили бы его. Даю вам десять дней, на это время освободим вас от работ, вплоть до дня праздника! Ну как?
Зэки угрюмо молчали. На предложение начальника любезно отозвался только бывший майор Гуслинский.
– А как же! Мы понимаем. Мероприятие полезное, – с воодушевлением похватил Гуслинский. – Только дожидаться вдохновения, гражданин начальник, это последнее дело. Можно и не дождаться. Стихи уже есть, как раз сегодня утром я их сам сочинил, за день-два сварганим на них музыку, вот вам будет новая песня на праздник. Стихи могу вам прочитать прямо сейчас. Пока придумал только начало, если вам понравится, сочиню до конца. Читать, или как?
– Читай, послушаем, – сказал начальник.
Майор встал и прокашлялся.Цветок душистых прерий
Лаврентий Палыч Берий.
– Ну как вам стихи, гражданин начальник? По-моему, вроде бы складно.
В молодости, до того как стать чекистом, начальник лагеря был полотером, и навыки прежней профессии закрепились в нем навсегда. Как всегда в момент наивысшего нервного напряжения, он стал автоматически делать перед собой круговые движения, какими привык, стоя на коленях, натирать мастикой паркет.
– Всё! Замолчали!.. – с трудом уняв разгулявшиеся руки, обратился он к группе бывшей творческой интеллигенции. – Вы мне ничего здесь не читали, а я ничего не слышал! Мне говорили, что вы закоренелые преступники и мошенники, теперь верю. Всех на десять дней в карцер!Эту историю Сеймур слышал в разных вариантах, но автором неизменно назывался Гуслинский.
В его памяти навсегда остался пасмурный декабрьский день 1953 года. На лесоповале Сеймур работал рядом с Гуслинским. К ним подошел бригадир, выключил пилу и в наступившей тишине сообщил, что в Москве расстрелян агент империализма Лаврентий Павлович Берия.
– Умер Лаврушка, ну и хрен с ним! – Гуслинский обратился ко всем, кто был рядом. – Вы хоть поняли, что это означает?! С этой минуты всем нам – свобода, равенство, братство!
Все слушали его молча, с застывшими лицами. Отозвался только бригадир.
– Помолчал бы, Борисыч, – сказал он, – хоть бы людей пожалел. Работаем, ребята!
Но возбужденный Гуслинский не унимался.
– С горем вас! – обратился он к подошедшему офицеру конвоя. – С всенародным горем вас, начальник!
В Тайшетлаге Гуслинский давно ходил в отпетых, поэтому выходок его начальство старалось не замечать, но сегодня что-то в словах конвойного его задело.
– Человека похоронить не успели, а шпана радуется, – презрительно сказал тот.
– Какая же радость? Горюю и скорблю в ожидании перемен.
– У брехливой собаки век недолог, весной тебя похороним, вот тебе и будет перемена. Других перемен не жди.
– Ошибочка ваша, начальник! Не о себе я. Перемены у вас ожидаются. Скоро погонят вас в Симферополь, американскому слону яйца качать. Слона жалко, вы и его покалечите.
– Слона будешь в карцере жалеть. Посидишь неделю, дальше видно будет, – распорядился конвойный.
И как только заключенные вернулись в лагерь, Гуслинского без ужина отправили в карцер.
Из карцера бывшего гвардии майора вынесли на руках, сам он передвигаться не мог. Первое, что спросили у него вечером сокамерники, почему в Симферополь, где слоны не водятся?
Тот же Гуслинский поделился с Сеймуром своим опытом общения с тайными осведомителями.
– С виду его не раскусишь, – объяснял он, – с виду он нормальный зэк. Сексот животное опасное, причем очень хитрое. Но определить, что он сексот, все-таки можно – по глазам. У самого хитрого сексота глаза сразу же начинают бегать, стоит внезапно заглянуть в них. Вот так, – майор показал, как следует внезапно заглядывать в глаза стукачу. – А у некоторых при разговоре начинает подрагивать средний палец правой руки. Ты присматривайся.
Судя по тому, как часто Гуслинский из-за доносов попадал в карцер, знание повадок сексотов если ему самому и помогало, то очень редко. Но его описание сексотов Сеймур невольно вспомнил, перед тем как встретиться с общественным представителем органов безопасности Ахлиманом Фаталиевым. Тот ждал в его совхозной лаборатории на втором этаже. Фаталиеву на вид можно было дать лет под шестьдесят. Глаза его по сторонам не бегали, взгляд у него был прямой и открытый, и смотрел он на Сеймура вполне доброжелательно. Своими манерами и умением излагать мысли он произвел на Сеймура впечатление умного, интеллигентного человека. При дальнейшем общении это впечатление подтвердилось. В просторной светлой лаборатории кроме них двоих находились еще несколько лаборанток в белых халатах, которые время от времени украдкой с любопытством поглядывали на Сеймура. Фаталиев сказал, что все они выпускницы биофака Бакинского университета и он возлагает на них большие надежды, связанные с распространением в республике культуры шафрана. Его очень удивило, когда Фаталиев при них представился ему как общественный уполномоченный от госбезопасности. Так и объявил об этом, не понижая голоса, и добавил, что если Сеймуру захочется сообщить что-то представляющее интерес для органов, тот может к нему обращаться.