В августе 41-го. Когда горела броня
Шрифт:
— В чем… — его голос сорвался, он сглотнул. — В чем дело, товарищ батальонный комиссар?
— 717-й понес тяжелые потери, — просипел комиссар. — Наступление остановлено.
— А что наши? — упавшим голосом спросил Петров.
Комиссар зачем-то снял танкошлем, снова надел, затем вытер лицо рукавом.
— Два танка уничтожено, — безжизненным голосом ответил Беляков. — Не подбито, а именно уничтожено. Третий получил тяжелые повреждения, какой именно, мне не сказали. Что с Шелепиным — неизвестно.
— Какой именно танк поврежден? — хрипло спросил старший лейтенант. — Какой?
— Не знаю, — комиссар, пошатнувшись, оперся о дерево.
Петров бросился к своему танку.
— Осокин, заводи! — крикнул он на ходу.
— Иван, стоять! — рявкнул комиссар.
Комроты обернулся. Вокруг, почуяв неладное, собирались танкисты.
— До выяснения всех обстоятельств ты исполняешь обязанности командира батальона, — громко сказал Беляков. — Юра… Майор Шелепин должен был поставить тебя в известность.
Члены экипажей переглядывались, не понимая, что происходит.
— До выяснения всех обстоятельств командовать должен старший по званию. Вы должны командовать, товарищ батальонный комиссар! — крикнул Петров.
Комиссар шагнул к старшему лейтенанту и вдруг, схватив его за ворот комбинезона, подтянул к себе так, что тот волей-неволей должен был смотреть Белякову в глаза. Комроты вздрогнул — во взгляде несокрушимого политрука стояло такое горе, что хотелось отвернуться.
— В чем дело, Иван? — каким-то спокойным, до дрожи обыденным голосом спросил Беляков. — Боишься ответственности?
— Нет, но… — начал было Петров, но осекся.
— Нет? Тогда в чем дело? — повторил комиссар. — Ты знаешь, я командовать не могу. Что с комбатом, неизвестно…
При этих словах люди зароптали.
— Если сейчас будет приказ, кто поведет нас в бой? — не обращая внимания, продолжил Беляков. — Фактически ты уже командуешь батальоном, ты приказал перебазироваться, ты приказал маскировать машины, у тебя есть боевой опыт, для остальных это первый бой, в конце концов, ты после меня — старший по званию. Тебе что, нужен письменный приказ?
Петров скосил глаза на крепкий, костистый кулак, сжимавший черный брезент комбинезона. Перехватив его взгляд, комиссар убрал руку.
— Есть, — вздохнул старший лейтенант. — Есть принимать командование.
— КВ комбата! — раздался дикий вопль с кромки леса. — Задом идет!
Резко развернувшись, Петров бросился к опушке, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки. В трехстах метрах от леса, кормой вперед, по полю полз тяжелый танк, башня машины была развернута вправо. КВ шел странным, пьяным зигзагом, то и дело меняя курс.
— Да что с ним такое, — выдохнул Беляков, комроты и не заметил, когда тот успел его догнать.
Не раздумывая, Петров бросился к танку комбата, за ним последовали остальные. Когда до танка оставалось метров сто, тяжелая машина, в очередной раз дернувшись влево, съехала кормой в какую-то ложбинку, и мотор почти сразу заглох. Задыхаясь, старший лейтенант подбежал к КВ и уже собирался лезть на башню, как откинулся люк механика и оттуда выполз невысокий, узкоплечий танкист, в котором старший лейтенант с трудом узнал водителя комбата. Перевалившись на крыло, мехвод скатился на землю и встал на четвереньки. Комиссар, оттолкнув Петрова, опустился на колено рядом с танкистом и осторожно тряхнул за плечо. Водитель, подняв залитое кровью лицо, посмотрел мутными глазами и прохрипел:
— Башня… В башню попали, смотрите там…
Он упал на бок, и его вырвало. Петров взлетел на башню и попытался открыть люк, но тот был заперт изнутри. Старший лейтенант в отчаянии осмотрелся, прикидывая, чем можно поддеть крышку, и уже понимая, что это бесполезно — запор делался как раз для того, чтобы экипаж, закрывшись в танке, был надежно защищен от вражеских пехотинцев.
— Командир! — крикнул снизу невесть откуда взявшийся Осокин. — Командир, давай я изнутри!
— Делай, Вася! — кивнул комроты.
Щуплый водитель нырнул в люк, из танка донеслась возня, потом приглушенный вскрик. Некоторое время было тихо, потом послышался шум, словно свалилось что-то тяжелое, и вслед за тем раздались яростные удары по металлу. Сунув голову в люк водителя, Петров услышал, как Осокин дико, безостановочно матерится. Наконец удары прекратились, крышка приподнялась, и водитель крикнул изнутри:
— Открывайте! Открывайте, мать вашу, у меня сил не хватает!
Нечитайло, забравшийся на башню вслед за старшим лейтенантом, ухватил крышку обеими руками и, багровея от натуги, со скрипом передвинул в верхнее положение. Прямо под люком Петров увидел чьи-то плечи и наклоненную вперед голову в танкошлеме.
— Тяните! — донеслось задушено откуда-то снизу. — Тяните, я его долго не продержу! Осторожно, он еще жив!
Вздрогнув от этого «еще», старший лейтенант наклонился над люком и подхватил раненого под руку, Нечитайло взялся с другой стороны. Танкист застонал.
— Осторожненько, Петя, осторожненько, — скороговоркой сказал комроты. — На «три» начинаем медленно тянуть.
— Поднимайте, — прохрипел из танка Осокин.
— Раз, два, три, пошли! — скомандовал старший лейтенант.
Медленно, стараясь не потревожить раненого, они потянули его вверх. Когда плечи танкиста оказались снаружи, его голова откинулась назад, и Петров увидел залитое кровью, изуродованное лицо комбата.
— Брезент, брезент расстелите, сволочи, — заорал через плечо Нечитайло.
На броню уже лезли танкисты, комбата бережно, передавая с рук на руки, опустили на землю, где Турсунходжиев со своим водителем, таким же черноволосым и черноглазым, уже расстелили сложенный вдвое брезент. Из танка вылез бледный, перемазанный кровью Осокин и сел на край люка.
— А остальные? — спросил Петров, уже понимая, что услышит в ответ.
— Убиты, — хрипло сказал водитель. — Радисту голову снесло…