В августе 41-го. Когда горела броня
Шрифт:
— Ну-с, товарищи командиры, давайте-ка подведем неутешительные итоги этого скорбного дня. С глубоким сожалением вынужден констатировать: дивизия задачу ни хрена не выполнила…
Петров чувствовал себя очень неуютно — вокруг него крепко доставалось капитанам, майорам, подполковникам, и он напряженно ожидал своей очереди.
— Я не снимаю ответственности с себя, — гремел Тихомиров. — Я виноват, наверное, больше многих, но за это я отвечу перед командованием корпуса. А пока я хотел бы услышать ваши ответы! Начнем, пожалуй, с пушкарей. Товарищ подполковник, — обратился он к начальнику артиллерии, — может, объясните нам, почему немецкие пушки спокойно расстреливают пехоту, а наши орудия не могут их подавить? Чем занят бог войны? Почему в Ребятине наши батальоны ну вот ни на столько вашей поддержки не ощущали?
Высокий кряжистый подполковник медленно поднялся со своего места и, упершись кулаками в стол, не мигая уставился на комдива.
— А дело в том, товарищ полковник, — голос командира клокотал от ярости и обиды, чувствовалось, что он с трудом сдерживается, — дело в том, что у нас в артполку тридцать два ствола, и половина из них, извините, ровесники Октября. То, что их обозвали «образца восьмого-тридцатого года», не может изменить того факта, что современными они могли считаться разве что в Первую мировую! Прибавьте к этому ускоренный выпуск половины моих артиллеристов…
Подполковник переживал за неспособность обеспечить наступление куда больше, чем казалось комдиву, и, находясь в последнем градусе бешенства, высказывал все, что у него наболело.
— К гаубицам осталось полбоекомплекта. К дивизионным орудиям — полтора. К «полковушкам» — полтора. К сорокопяткам — два. Мы вынуждены экономить снаряды. Ситуация с минами еще хуже. Мы не имеем возможности выдерживать установленные нормы расхода боеприпасов на подавление целей! Я докладывал вам, товарищ полковник, что полк не может поддерживать наступающие войска огнем в должной мере! Черт возьми, вы ставите мне задачи, как будто у вас в дивизии — полноценный гаубичный полк! Не трехдюймовки, а стопятидесятидвухмиллиметровые! Нам следовало запросить из корпуса усиление еще вчера…
— А откуда корпус вам его возьмет? — тихо спросил Тихомиров. — Наши соседи слева продвинулись за два дня на полтора километра. Дивизия справа испытывает жесткий нажим и вынуждена перейти к обороне. Весь артиллерийский резерв сейчас там, мы должны обходиться тем, что у нас есть.
— В таком случае не обвиняйте моих артиллеристов, что они не могут сделать то, что физически невозможно! В Ребятине наши и немецкие позиции разделяло пятьдесят метров, мне что, по своим прикажете пристреливаться? — почти выкрикнул подполковник. — Если вы считаете, что я не справляюсь со своими обязанностями, — снимайте! Я пойду командиром батареи, взвода, наводчиком, в конце концов.
— Ага, — бешено зарычал Тихомиров. — А артиллерией кто командовать будет, ускоренный выпуск? Кто хочет сделать — изыскивает возможности, кто не хочет, изыскивает оправдания!
— Товарищи, товарищи! — громко крикнул полковой комиссар Васильев.
Его срывающийся, почти визгливый голос подействовал на командиров отрезвляюще. Подполковник выпрямился, опустив руки по швам, Тихомиров, еще мгновение назад смотревший зверем, словно спохватился и вытер лысину носовым платком. Комиссар, тяжело дыша, переводил взгляд с одного на другого. Наконец, собравшись с мыслями, Васильев прокашлялся:
— Товарищи, вы знаете, я — не военный, — он запнулся и немедленно поправился: — То есть я хотел сказать — не кадровый военный. И в делах армейских, как ни стыдно это признавать, разбираюсь плохо. Мое дело… Ладно, не об этом сейчас речь.
Он как-то растерянно посмотрел на Тихомирова и тихо сказал:
— Нельзя же так. Война ведь идет, люди гибнут. Столько людей гибнет! — он вздрогнул. — Я, товарищи, сегодня был в Ребятино, своими глазами видел… И раз уж мы людей на смерть посылаем, то я бы хотел… — он снова повысил голос. — Нет, как коммунист и комиссар дивизии, я требую, чтобы при этом было сделано все, чтобы снизить потери, а для этого вы должны работать вместе, а не устраивать конфликты…
При этих словах комиссара Петров почувствовал странное облегчение, и поэтому ответ комдива был для него словно ушат холодной воды.
— Я понял вас, Валерий Александрович, — спокойно сказал Тихомиров. — Но, видите ли, в чем дело, немцы тоже стремятся снизить свои потери и выполнить стоящую перед ними задачу. А дивизия обязана выполнить свою. И выполняя ее, мы обречены нести потери и посылать людей на смерть. Вам это, возможно, покажется черствостью, но если бы я думал обо всех, кто погиб сегодня, выполняя мои приказы, я бы давно уже застрелился.
Комдив прошелся вокруг стола, наконец, словно решившись на что-то, подошел к расстеленной карте.
— Я хочу, чтобы вы все осознали стоящую перед нами задачу. В тридцати километрах к юго-западу от нас, в районе Белые Дворы — Боголепово, обороняется в полуокружении одиннадцатая армия, пять стрелковых и танковая дивизия, — он показал карандашом, где именно находится армия. — В настоящий момент ее снабжение практически прервано, связь осуществляется через узкий коридор, который вот-вот перекроют немцы. Задача нашего наступления — обеспечить выход армии из окружения. Одиннадцатая будет прорываться вдоль железной дороги, именно поэтому завтра мы обязаны к этой дороге выйти и закрепиться там. Я понятно излагаю?
Командиры дружно кивнули, чувствовалось, что теперь у многих отношение к операции поменялось коренным образом.
— Если мы опоздаем — армия будет разгромлена. Уничтожена, проще сказать. И немцы, кстати, тоже это прекрасно понимают. Да, у нас маловато сил. Да, орудия устаревшие. Но нам придали целый танковый батальон, это одно говорит о том, какое значение придается нашему наступлению. Поэтому во что бы то ни стало мы обязаны выйти к железной дороге. Сегодняшний вечер и ночь мы потратим на перегруппировку, а завтра, с рассветом, возобновим наступление, — он постучал костяшками пальцев по столу. — Ребятино нужно взять любой ценой — за ним идут ровные поля и перелески, немцу негде будет зацепиться. — Он пристально посмотрел на артиллериста и продолжил: — Снаряды будут, хоть и немного, корпус обещал подкинуть к ночи полтора боекомплекта. Ваша задача, боги войны, выстрелить их так, чтобы ни один без пользы не пропал. Так, кого там черти несут? — повысил голос комдив, поворачиваясь к входу.
Брезент, заменяющий дверь, откинулся в сторону, и в блиндаж спустился невысокий, плотный человек в грязной гимнастерке без знаков различия, на поясе у человека висел нож, на плече — ППД. Человек встал по стойке «смирно» и вскинул руку к пилотке:
— Товарищ полковник, разрешите доложить…
— Конечно, разрешаю, — прервал его Тихомиров. — Ты же мои глаза и уши, Чекменев. Кого на этот раз притащил?
Командир разведбата выдохнул и, подойдя к столу, стащил с головы пилотку.
— Извините, товарищ полковник, языка взять не удалось. Так окопались, сволочи, не подобраться, напугали мы их, похоже.