В августе 41-го. Когда горела броня
Шрифт:
— «Ракита», «Ракита»… Да, «Ракита», это «Сосна»… Что? Когда? Да, выезжаем!
Он бросил трубку и, шагнув мимо Белякова, снял со стены ППД.
— Прошу меня извинить, товарищи, вынужден вас покинуть. На мне еще и эти диверсанты висят. Золотов, проводи танкистов.
Схватив с ящика чехол с запасным диском, Кулешов выскочил из блиндажа, комбат и комиссар вышли вслед за ним. Возле блиндажа стояла старенькая полуторка, рядом сидели несколько красноармейцев при оружии.
— Подъем! — крикнул майор, садясь рядом с водителем.
Бойцы попрыгали в кузов, и начальник Особого отдела 328-й стрелковой
До батальона добрались без приключений. Турсунходжиев, весь перемазанный грязью и маслом, доложил, что машины к бою готовы, масло долили, боекомплект загружен. Петров прошел вдоль стоящих в два ряда танков, затем подошел к КВ. На крыше башни лежал баллон с газом, сквозь смотровые щели выбивались вспышки синего — люди Рогова что-то подваривали в башне. Солнце садилось, часа через два будет темно. Старший лейтенант спросил у ремонтников, когда будет готов танк, выслушал непременное: «Минуту, командир, тут всего ничего осталось…». Здесь делать было нечего, и комбат пошел к своему танку. Экипаж встретил командира дружным храпом — приведя машину в порядок, танкисты завалились спать, ловя минуты покоя. Видимо, первым уснул на крыше моторного отделения Осокин, потому что кто-то прикрыл его от холодного, почти осеннего ветра брезентом. Наводчик и радист спали под деревом, привалившись спинами к стволу. Комбат нагнулся над ними и потряс Симакова за плечо.
— Подъем, орлы, нечего на холодной земле валяться.
— Какая на хрен разница, — не открывая глаз, сонно ответил Безуглый.
— Вставайте, говорю, пока не отморозили себе все на свете.
Волжанин, кряхтя, отлепился от ствола и неуклюже поднялся, разминая затекшие конечности. Безуглый упал на бок, перевернулся на живот и сделал несколько отжиманий. Закончив с упражнениями, он, не вставая, посмотрел вверх и с серьезным видом спросил:
— Олег, а кто такая Зоя?
— Какая Зоя? — удивился Симаков.
— Тебе лучше знать, — осклабился радист. — Ты ее все время во сне звал.
— Не знаю я никакой Зои, — вяло отмахнулся наводчик.
— Брось, Олег, он тебя разыгрывает, — устало махнул рукой комбат.
Безуглый вздохнул и легко поднялся с земли.
— Что-то вы какие-то смурные, товарищи комсомольцы, — криво усмехнулся радист.
— А должны радоваться? — спросил старший лейтенант.
— Радоваться необязательно, — разрешил москвич. — Но если честно, командир, мне не нравится настроение в батальоне. Все ходят, как в воду опущенные, жалеют, что ли, себя заранее. «Погибельный страх смерти исказил их благородные лица», как сказал какой-то писатель, не помню какой.
— Хреновый писатель, похоже, — невозмутимо ответил Симаков.
— Хреновый? — Безуглый внезапно посерьезнел. — Даншичев вон до сих пор у могил сидит.
Петров вспомнил, что ему еще следует сказать Даншичеву, что теперь он поступает в распоряжение комиссара. Михаил Владимирович передавал свой танк экипажу, чья машина подорвалась сегодня на мине, а сам со своими людьми переходил на КВ. Приказав Симакову поднимать Василия, комбат позвал Белякова и пошел вместе с ним искать водителя. Бывший испытатель с Кировского завода действительно сидел под березой, рядом с которой похоронили его экипаж. Песок на могилах уже успел засохнуть,
— Ну что, Петя, ты как? — мягко спросил Беляков, опускаясь на колено рядом с мехводом.
— Нормально, — спокойно ответил танкист, отряхивая ладони.
— Юрия Давыдовича отправили во фронтовой госпиталь. Самолетом, — продолжил Беляков.
— Ну и хорошо, — водитель сорвал травинку и принялся жевать ее.
Михаил Владимирович искал глаза Даншичева, но тот упорно отказывался встретиться с комиссаром взглядом, и это тревожило Белякова. В голосе мехвода, в его расслабленности было что-то странное, неестественное.
— КВ скоро будет готов, — вмешался Петров. — Михаил Владимирович со своими ребятами завтра пойдет на нем.
— Удачи вам, товарищ батальонный комиссар, — танкист снял шлем и подставил лицо ветру.
Старший лейтенант почувствовал подступающее раздражение, эта шутка чересчур затянулась.
— Ты пойдешь водителем, — голос Петрова был резок.
— Не-а.
Повернувшись, Даншичев в первый раз посмотрел в глаза командиру, и тот вздрогнул — во взгляде бывшего испытателя плескалась едва сдерживаемая истерика.
— Извини, комбат, — весело сказал мехвод. — Я никуда не пойду. Все, навоевался.
Петрова словно по голове ударили, он не мог поверить тому, что услышал.
— Отказываешься выполнить приказ? — собственные слова доносились до старшего лейтенанта, словно со стороны.
— Ну, можно сказать и так, — все с той же нездоровой веселостью ответил Даншичев.
— Ты понимаешь, что это значит? — тихо спросил комбат.
— Ну что, что? — срывающимся голосом крикнул танкист.
Ухватив обеими руками ворот комбинезона, водитель с силой дернул, словно черный брезент не давал дышать.
— Что, комбат, расстреляешь? Расстреливай! Нам же все равно каюк, не понимаешь? Бац — Иванов, бац — Никитин! Бац — и у меня вся рожа в Витькиных мозгах! — Он уже вскочил, неловко схватившись за дерево, он кричал, распаляя себя.
Петров резко, не размахиваясь, ударил танкиста в челюсть, Даншичев нелепо взмахнул руками и упал ничком.
— Я не могу, товарищ старший лейтенант, — тихо сказал водитель. — Арестовывайте, в танк я больше не сяду.
«Приговорить… Приведен в исполнение…» Комбат молча смотрел в потухшие глаза танкиста, понимая, что здесь он бессилен. Внезапно его прошиб холодный пот. Красноглазому майору не придется трудиться, рядом с комбатом стоял батальонный комиссар Беляков, который мог легко обойтись без всякого трибунала. Словно в подтверждение его страхов, комиссар шагнул вперед и склонился над водителем. Даншичев сжался в комок.
— Чего орешь, дурак? — спокойно сказал Беляков. — Никто тебя расстреливать не собирается. Арестант, тоже мне. Вытри кровь и иди спать, без тебя обойдемся. Мне в экипаже трусы не нужны.
Он выпрямился и обвел взглядом сбежавшихся на вопли танкистов.
— Ну, что собрались? — спросил комиссар, не повышая голос. — Заняться нечем?
Оказалось, что заняться есть чем, причем буквально каждому. Экипажи разошлись к машинам.
— Вытри лицо, — повернулся Беляков к водителю. — И вообще, приведи себя в порядок, на тебя смотреть противно. Пойдем, комбат, поговорить надо.