В битвах под водой

Иосселиани Ярослав Константинович

– Как действовал экипаж в бою?
– спросил комдив.

– Все подводники в бою вели себя отлично, - отвечал Кесаев, - по действиям подчиненных у меня замечаний нет.

– Мне кажется, вы недостаточно самокритичны, - заметил комдив.
– Почему сигнальщики поздно обнаружили конвой и суда-ловушки? Оба раза, по-моему, они просто прозевали и поставили корабль в тяжелое положение, а вы говорите: замечаний нет.

– Товарищ капитан второго ранга, - упорствовал Кесаев, - видимость плохая была. За что же сигнальщиков

винить? Я ведь сам с мостика не, сходил, все время смотрел за горизонтом и не смог своевременно обнаружить. Противник совсем нас не заметил, хотя мы...

– Ну во-от, нашел с кем равняться, - расхохотавшись, зашумели сразу все.

– Нет, нет, нет!
– спохватился Кесаев.
– Я же не равняться...

– Вот что, - заметил строго комдив, - вы проверьте еще раз вашу оценку работы сигнальщиков в походе. Имейте в виду, что, когда на кораблях будут прорабатывать материалы похода, ваших сигнальщиков будут критиковать нещадно, а заодно с ними и вас... за отсутствие требовательности.

– Есть!
– коротко ответил Кесаев.

– В лучшую сторону есть отличившиеся?
– спросил комдив.

– Есть. Я считаю, трюмных машинистов надо всех выделить, как лучших. Они рекордно быстро исправили основные повреждения механизмов и обеспечили боеспособность корабля.

– Подумайте о представлении их к правительственным наградам. Доложите свои соображения завтра. А сейчас идите мыться, есть и отдыхать. Мы пойдем досматривать концерт, - заключил Лев Петрович, глянув на ручные часы.

На палубе плавбазы было по-прежнему многолюдно. Матросы и старшины слушали подводников "М-117", рассказывавших подробности о последнем победном походе своего корабля.

– Ярослав Константинович!
– услышал я знакомый голое, - Вы знаете, какое интересное письмо я получил только что? Просто диво.

– Нет, конечно, откуда же мне знать...

– Алексея Васильевича помните?

– Какого Алексея. Васильевича?

– Алексея Васильевича Рождественского, неужели не помните? Учителя, в Севастополе.

– Помню, как же не помнить! Он ведь тогда струсил и решил ехать умирать домой в деревню. Где же он? Жив, значит?

– Не только жив, но даже отличился в боях с фашистами!
– Метелев говорил очень возбужденно.
– В партизанах был, ранили, сейчас находится на излечении в каком-то госпитале, награжден орденом Отечественной войны. Молодец, верно?

– Даже не верится. Вот уж не ожидал я от него такой прыти.

– Мне кажется, он тогда не вполне понимал обстановку. Он еще не сознавал, что началась не простая война между государствами, а смертельная схватка за сохранение самого дорогого - нашего социалистического государства. А когда позже он понял, наконец, что вопрос стоит так: быть или не быть социализму, придут темные силы фашизма в нашу страну или они будут уничтожены, Рождественский, как настоящий патриот своей Родины, поборол в

себе чувство страха и неуверенности и надежно занял свое место в строю бойцов - народных мстителей...

– Вы, конечно, правы, дядя Ефим, - согласился я.

– В этом сила нашего государства, проявление любви нашего народа к социалистическому Отечеству. Отсюда и массовый героизм на фронте, и презрение к смерти, и самоотверженный труд в тылу, и железная воля к победе, и жгучая ненависть к врагу, и другие качества наших людей...

– Вы на концерт не идете?
– прервал я разговор.

– Иду, пойдем, по дороге поговорим. И мы пошли в сторону клуба, куда направлялись и другие подводники, приходившие встречать "М-117".

– О чем еще пишет Рождественский?
– спросил я, когда мы сошли с трапа и направились в сторону береговой базы.
– Как он узнал ваш адрес?

– Он просто адресовал: "Командующему Черноморским флотом - для Ефима Ефимовича Метелева", и я, представьте себе, получил письмо. Написано оно в патриотическом духе, и в нем много интересных мыслей. А в конце письма он просит, чтобы я сообщил ему свой адрес. Хочет выслать мне деньги, которые он взял у меня в Севастополе.

– Война войной, а долг помнит.

– Чудак он, конечно. Зачем мне эти деньги? Хорошо, что написал, я очень доволен, но о деньгах он зря...

– Дядя Ефим, а письмо это при вас?
– Я специально искал вас, чтобы показать его. Мне не хотелось бы, чтобы вы остались плохого мнения об Алексее Васильевиче. Вы осудили его за растерянность. Мне даже жаль было старика. А теперь он реабилитирован, не так ли?

– Я считаю, вполне. Но тогда он ведь струсил, ну, а разве можно уважать труса?

– Да, тогда он, конечно, растерялся, это верно.

– Дядя Ефим, мы у себя на лодке проводим "минутки обмена письмами". Собирается весь экипаж, и каждый, кто получил от своих близких и родных интересное письмо, читает его вслух, а затем мы обмениваемся мнениями...

– Знаю об этом. И не только на вашей, на многих других лодках делают то же самое.

– Так вот, может быть, и письмо Рождественского...

– Думаю, что и оно будет иметь воспитательное значение. С удовольствием зачитаю его твоим подводникам. Договорились. Когда это нужно?

– Завтра в обеденный перерыв, на пирсе, согласны?

– Хорошо. Только ты меня не задержишь?

– Обычно мы отводим на это полчаса. Я тоже хочу зачитать товарищам отдельные куски из писем, полученных мною.

– Что же это за письма?

– Из Сванетии, - показал я на север, где, несмотря на темноту ночи, довольно явственно различались белевшие вдали снежные вершины гор, за которыми была моя родина.

– Переписываешься с земляками? Это весьма похвально!

– К сожалению, не могу похвастаться, что я им много пишу. Пишут больше они. Но изредка все же отвечаю.