В час, когда взойдет луна
Шрифт:
Они обменялись ещё парой реплик, дружно прокляли местную погоду и разнесчастный индустриальный дизайн, москвич рассказал, как в прошлый приезд полчаса не мог найти выход из мэрии — было ощущение, что он находится в критском лабиринте, киевлянин выдал встречную историю — о том, как попал за рекой на перекресток-восьмерку и только с пятого раза умудрился с него съехать. На этом он распрощался и ушел. Спустя несколько часов все управление знало, что приезжий, хотя и числится в референтах Самого, по профилю оперативник с очень неплохим послужным списком, в город приезжал за Саневичем, в дело с терактом встревать не будет, хотя заинтересован, конечно — но не настолько, чтобы лезть под руку работающим людям. Вот тут к Вадиму Аровичу Габриэляну и потекла настоящая информация…
Из ненаписанного письма Габриэляна В. А. Кесселю А. Р.
Екатеринославские коллеги ошиблись трижды. Во-первых, им никак не следовало брать группу Ростбифа в доме. НЗСовцев ладно, а Ростбифа никак. Нужно было — в точке сбора перед операцией. Тогда и террористы с гарантией легли бы всем личным составом, и подполью не дали бы дымовой сигнал до неба — «у вас утечка». Нас-то такой исход устраивает вполне, а вот с их стороны, какими внутренними соображениями они ни руководствуйся, это промах.
Во-вторых, церемония. Мишень была
Но это ошибки раннего предупреждения. Постфактум дела обстояли ещё интереснее.
Итак, присутствие господина Искренникова на площади было предсказуемо, как снег в январе, — то есть потребовалось бы некое ЧП, чтобы он там не появился. Гражданин Савин — тут вероятность поменьше, но все же достаточно высока. Точка встречи — фиксируется. Время — тоже. Искренникову нужно успеть до рассвета, Савину — убрать будущего старшего, что можно сделать только во время церемонии. Так что в том, что две операции встретились, ничего удивительного нет. Удивительно другое. Между первой серией взрывов и появлением прекрасной «селянки» был зазор. И слишком большой. Наш террорист поставил машину далеко от помоста, чтобы не попортить систему взрывом собственной пинч-мины. Если бы Савин был один, то опомнившаяся охрана расстреляла бы его ещё на подъезде. Но охрана была занята Питером и его летающим автобусом. Верно и обратное. Если бы не гражданин Савин со своим автоматом, господин Искренников не успел бы дойти до госпожи Гонтар. Никак. Его нафаршировали бы серебром в доли секунды. Поодиночке оба фигуранта не имели шансов. Вместе — они отработали номер и ушли. Если бы мне пришлось решать ту же задачу, имея в распоряжении одного человека и одного старшего, я сделал бы примерно то же самое. И был бы вполне доволен, если бы у меня так же сошелся хронометраж.
Но допустим, что случилось все же именно совпадение. И тогда у нас с места происшествия отбывают раненый террорист и сильно покалеченный старший. Незнакомые друг с другом. И спустя 12 часов, когда на них натыкается милицейский спецназ, живы оба. При этом террорист отказывается выдать старшего, а старший вытаскивает террориста и угоняет медицинский фургон, потому что террористу нужна помощь. Но это всё-таки вторично, а первично то, что старший был болен и голоден — двух моторовцев он высушил до шкурки. Но он провел несколько часов в одном помещении с раненым, пахнущим кровью человеком — а Савин по оперативным данным ещё и «агнец» — и не тронул его. А профессиональный террорист провел как минимум 8 часов рядом с полубеспомощным молодым «варком» — тот ведь опомнился не раньше наступления темноты — и тоже его не тронул.
Может такое быть? Может. Если у них есть взаимные обязательства и общая цель.
Да, я думаю, неправ я со своей паранойей. Эта история слишком из ряда вон, чтобы кто-то из наших екатеринославских или киевских коллег мог её сознательно устроить. Но полагаю, что на здешнем верхнем уровне, где без аналитических способностей просто не выжить, смерть Газды и связанный с этим конфуз рассматривали как положительный исход — и в меру своих сил старались способствовать такому развитию событий. Возможно, по причинам вполне невинным: передел сфер влияния, просто личная неприязнь — покойник был трусом и вообще человеком нечистоплотным даже по нашим меркам; а возможно, и нет. Но в любом случае, они просто воспользовались ситуацией — и даже не подумали проверить, из чего состоит подобранная ими дубинка и какие это странные огоньки на ней мигают… В общем, Андрей, мне не нравится этот корабль, мне не нравится эта команда, мне не нравится это путешествие… и вообще мне ничего не нравится. У меня есть сильное подозрение, что отрицательный отбор зашел слишком далеко, что начинать нужно было на поколение раньше. Но поколением раньше никому не дали бы начать. Поколением раньше Волкова свернули бы в бараний рог просто за попытку создать альтернативу нашей бинарной системе. Но я отвлекся…
24
«Крылатый страус» (цитата из поэмы Д. Самойлова «Струфиан»).
Интермедия. Лемур
Где-то в половине первого в пятницу, 28 января 2121 года человек по прозвищу Суслик сидел в погребке на Кокереллштрассе, потихонечку допивал вторую рюмку обнаружившейся в погребке паленки (местное пиво не вызывало у него интереса, а неместное вовсе необязательно было пить в Аахене) и пытался выбраться за пределы второй главы «Мельницы на Флоссе». Дело было не в книжке и не в паленке — и то, и другое оказалось выше всяких похвал и никак друг другу не противоречило. Просто граф Гваринос в переводе Карамзина категорически отказывался убираться из головы, гремел железом и требовал внимания. Ну, хорошо. Почему Карл Великий, понятно. Потому что Аахен. Серебряный город. Некогда столица империи каролингов, а теперь столица иной и куда более обширной империи, от некоторых особенностей которой мифологического Карла хватил бы удар, а исторического,
Он сделал маленький глоток. Паленка была сливовая и относительно некрепкая — в Венгрии она попадается и градусов на 60, тогда возникает ощущение, что проглотил маленького, но очень горячего ежа — и нужно срочно топить его в кофе. Поставил рюмку на стол, огляделся в поисках кельнера — погребок был почти пуст и совершенно «чист». Вот в чем дело. Вот он, источник беспокойства. Его не вели. Он не чувствовал наблюдения с самой Театерштрассе. Ну, допустим, у него выходной, на самом деле выходной, а не по легенде, но аахенской-то СБ знать об этом неоткуда… Обычно они его хоть в один слой да обкладывают, просто так, на всякий случай, а тут ничего. То есть их вообще не интересует, что он будет сегодня делать. Ушел из Цитадели, и ладно.
Ну, раз подвальчик чист… Суслик вынул комм и набрал номер. Коммутатор молчал. Запасной молчал тоже. Резервный московский номер сеть объявила несуществующим. Сто из ста. После нью-йоркского инцидента семь лет назад (Суслик мечтательно улыбнулся) никому бы не пришло в голову отключать связь во всей Цитадели. Слишком уж быстро тогда этим шансом воспользовалось подполье. Теперь личные коммы и узлы связи изымали точечно. По подключениям. Его собственный номер был лондонским. Он последовательно вызвонил пятерых, тех, про кого точно знал, что они сегодня в ночную смену. Отозвались двое. Тоже в городе. И то хлеб. Он расплатился, вышел и двинулся к вокзалу. Специально сделал крюк, чтобы пройти через Урсулиненштрассе — там липы нависают прямо над улицей и вместо булыжника лежат плоские плиты как синяя драконья чешуя. Хорошо даже зимой. Книжку Джордж Элиот он оставил в баре на столе — вдруг кто-то ещё любит хорошую английскую прозу? Кельнер ничего ему не сказал.
Суслик вышел на привокзальную площадь и опять достал комм. Сумасшедшие металлические лошади, непонятным образом укорененные прямо в брусчатке, рвались куда-то на юг. Ветер волок туда-сюда обрывок плаката с афишной тумбы. Сколько бы Суслик не приезжал в Аахен, плакаты на привокзальной тумбе вечно были надорваны. Традиция. Он набрал комбинацию. Это был запасной номер начальника смены. Только последние полторы недели этот аппарат считал, что располагается на железнодорожном терминале в Тукамкари, штат Техас. Впрочем, где бы он ни находился, отвечать он отказывался категорически. Выслушав вторую серию длинных гудков, Суслик покачал головой.
— Кажется, этот поезд не идет до Тукамкари.
В комме щелкнуло.
— Добрый день. Приемная советника Волкова, — сказал полузнакомый мужской голос.
Это видимо новый референт…
— Добрый день, — Суслик свел брови, вспоминая, — это Андрей Кессель. У вас уже были гости?
— Да.
Да, были. В ассортименте.
Габриэляна разбудили по ошибке. Вообще-то, дневным референтом действительно был он, но вчера и позавчера он подменял старшего референта, ночного, проболтался на ногах 52 часа, лег в 11 утра, а потому в четверть первого ещё спал как сурок в феврале. Альпийского сурка, как известно, совершенно невозможно разбудить — хоть из гаубицы над ним стреляй, хоть цыганский хор ему заказывай. Но вот если сурку положить под бок кусочек сухого льда, то животное мгновенно проснется и проявит исключительную активность. Потому что лед под боком означает, что в горах, а вернее, непосредственно в нору, сошла лавина. Не спи, сурок, замерзнешь. Так что Габриэлян, который готов был поклясться, что раньше пяти его не поднимешь башенным краном, очнулся уже в вертикальном положении и обнаружил, что пытается одновременно надеть рубашку и прицепить к уху нервно попискивающую «ракушку» внутренней связи. Брюки и ботинки были уже на нем — видимо для этого ему не требовалось приходить в сознание. Он закрепил «ракушку», оделся, нырнул в ванную — все равно нужно было послушать, что происходит — что-то сделал с зубной щеткой, сунул голову под кран — ракушка-то водонепроницаемая, а вот проснуться совершенно необходимо… Вода, впрочем, не помогла. Голова оставалась мутной, а обстановка — муторной.
Из истерики в «ракушке» следовало, что за несколько минут до тревоги в тамбур российской секции цитадели вошли шестеро. Четверо старших и двое людей. С алмазной пайцзой Совета. «Все, что сделал предъявитель сего…» Им сказали, что господин советник при правительстве Европейской России изволят отдыхать. Аркадий Петрович, естественно, не спал, но это был тот редкий случай, когда его вмешательство только ухудшило бы дело. Старший, посмевший отказать представителям Совета, автоматически оказывался вне закона, кем бы он ни был. Даже если впоследствии выяснялось, что оные посланцы превысили свои полномочия или вовсе таковых не имели — как оно похоже и было. Но это старший. А вот его дневная охрана сопротивление оказать не только могла, но даже должна была. Потому что пайцза пайцзой, а ордера на арест от человеческого правительства Союза визитеры не принесли. Но начать действовать самостоятельно никто не решался, а приказов никто не отдавал…
В тамбуре заместитель начальника дневной смены пытался тянуть время. В аппаратной техники лихорадочно старались пробиться хоть куда-нибудь. Начальник смены пребывал в нетях, а Аркадий Петрович, официально находящийся в дневной коме, в которую он вообще-то не впадал уже три столетия, естественно, молчал.
Если бы дело было Москве, а не в Аахене… Но что тут мечтать. По закону советники могут брать с собой в столицу только пять человек охраны. Остальное должен обеспечивать персонал анклава. А персонал анклава … боги, благословите детей, зверей и службы мирного времени.
Габриэлян покачал головой, открыл зеркальный шкафчик над умывальником и достал оттуда шприц-тюбик. Нехорошо, но просыпаться как-то надо. Закатал рукав, приложил тюбик, удивился, что нашел вену. К тому моменту, когда он добрался до аппаратной, он не был уверен, что его ноги касаются земли. Не лучшее состояние для работы, а где другое взять?
У автоматизма есть свои преимущества. Когда в аппаратной прозвучало «боевая тревога!», техники и большая часть охраны ринулись по местам. Начальник дневной смены взвыл «Стоять!» и развернулся в поисках негодяя и губителя. Потому что, кто бы ни отдал приказ стрелять, ответственность все равно легла бы на начальника смены. И он прямиком оказался бы, ну если не в перекрестье прицела, так в зоне особого внимания — что по существу одно и то же, если речь идет о Совете. Нет, гауляйтеры приходят и уходят, а охрана дипломатического анклава остается, и сейчас останется, если не будет делать резких движений…