В час, когда взойдет луна

Чигиринская Ольга Александровна

Во второй раз он вынырнул в сумерках, от того, что мужской голос громко и отчетливо сказал:

— Павлик Морозов. Эпiчна трагедия.

Так. Врач добрался до флешки. Но там ничего не было, кроме книг, песен и аудиопьес, а обижаться за ковыряние в личных вещах на человека, который вынул тебя с того света и сам должен быть очень осторожен, глядя, кого пускать в дом — ну просто глупо. Эней какое-то время послушал список действующих лиц, но хохотать вместе с врачом и Антоном было слишком больно, так что на словах: «Генерал Власов, фашистський перевертень», он вырубился.

А в третий раз он проснулся ночью, когда было уже темно и глухо. Проснулся по-настоящему, оттого, что выспался. Почувствовал: выздоравливает.

Лихорадка прошла, опухоль явно спадала.

И тут в щель между волей и сном пробралась эмоция. Он заплакал. Кто-то вывернул наизнанку время, встряхнул его — и Эней снова был мальчиком, который вернулся домой с межквартального футбольного матча и увидел, что сейчас не станет у него ни папы, ни мамы. Две стройные женщины в узких платьях прошли по улице к их двери — и перед ними полз туман, а Андрей в приступе дикого ужаса скорчился в кустах, и ничего, ничего, НИЧЕГО не смог сделать! Там его и нашли соседи, которые тоже ничего не смогли сделать и вызвали милицию, скорую и социальный контроль — осиротевшего мальчика нельзя было оставлять на семнадцатилетнюю сестру-студентку в состоянии шока… И Андрей понял, что если он сейчас не унесет ноги из этого дома, то навсегда останется таким же, беспомощным. Он поднялся в свою комнату, собрал манатки — якобы в санаторий, — вычистил всю мелкую наличность из обувной коробки в кабинете, где ее держал отец, схватил флешку с любимыми книгами и выгреб все диски, что нашел в столе — он знал, что их нельзя оставлять социальщикам. Включил комп и отформатировал блок памяти. А потом вышел на улицу, перебросив сумку через плечо. Он не знал, куда ехать: отцовские друзья и знакомые не имели адресов, они появлялись из ниоткуда и исчезали никуда. Но в мире было место, где люди ещё сопротивлялись варкам, и, хотя у Андрея не имелось программы более четкой, чем 'всё время на запад', он знал, что добёрется туда любой ценой. Он улыбался, видя нацарапанный на стене трилистник, он сжимал кулаки и представлял себе, как с кличем «Erin go bragh!» будет рубить варкам головы или поливать их серебряными пулями из «Грэхема». И только на автостанции, где он купил билет до Львова, внутри все перевернулось: папа с мамой умерли! Он сидел в кресле зала ожидания, обхватив сумку руками, плакал и не мог остановиться. Там его и нашел Ростбиф.

А теперь Ростбиф мёртв, в штабе где-то на самом верху сидит крыса, и не одна, и если подполье — действительно лишь инструмент варков для подковёрной борьбы и регуляции численности молодняка, тогда… тогда ему, Энею, остаётся только повеситься. Потому что он опять ничего, ничего, НИЧЕГО не смог сделать!

Он рыдал, как и тогда, дрожа всем телом. Мог бы сдержаться — но позволил себе. Лучше слить всю слабость сейчас, в темноте, в тишине и одиночестве…

— Господи, как же вы меня напугали, — врач включил настенную лампу и, пододвинув табурет к кровати, сел. — Я решил было спросонья, что вы задыхаетесь.

— Извините, — выдохнул Андрей. — Это просто… откат после наркотика…

— Это просто сердце, — спокойно возразил врач. — Человеческое сердце, которое не может вынести бесконечное количество боли. Я сейчас принесу вам хорошего успокоительного.

— Спасибо, я не хочу.

— А я вам его прописываю как врач, — он вышел в кабинет, позвенел там скляночками и вернулся со стаканом воды и синей пилюлькой. — Андрей, я не спрашиваю, что именно послужило причиной срыва — если вы захотите, я выслушаю всё, что вы сочтёте нужным рассказать, но лезть с расспросами не буду… но мне как врачу очевидно, что кто-то должен время от времени подлатывать вам и нервы.

— «Вы потеряли друзей? Вы кого-то убили? Хотите поговорить об этом?»

— Да, звучит нелепо. Психотерапия для террористов… Но вот я осматривал вас сегодня… Вы совсем молоды — двадцать, не больше. И уже столько шрамов. И внутри,

должно быть, не меньше, чем снаружи. Вы приучили себя переносить боль — иначе при вашей работе нельзя. Но совершенно не обязательно добавлять сверху. Когда вас ранили, а ситуация требовала мобилизовать тело и действовать — вы ведь принимали обезболивающее и действовали, так? Антон рассказал, сколько хладнокровия, мужества и находчивости вы проявили — и подумайте, что было бы, попытайся вы пойти на поводу у своей гордыни и полагаться только на внутренние ресурсы. Ну так сейчас мы имеем тот же случай: вам нужно мобилизовать разум и психику, а это значит для начала — дать им покой. Эта депрессия — такой же ваш враг, как и та инфекция, которую мы тут давим. Дайте ей химией по зубам, а потом уж будем спокойно восстанавливаться.

Эней подчинился. Этой мягкой логике сопротивляться было трудно — да и незачем. Мужик был прав. Кругом прав.

— Меня зовут Роман Викторович, — сказал мужик, принимая обратно стакан. — Можно просто Роман. Вас, я знаю, Андрей. Антон спит в соседней комнате. Он мой племянник, вы его дальний родственник, везли его ко мне, сами ехали в Польшу, по дороге отравились тухлой сосиской. Хотя и трёх дней не пройдет, как все уже будут знать, что к чему. Это деревня. Хотите есть?

Эней прислушался к своим ощущениям — и кивнул. Ещё один несомненный признак выздоровления. Доктор принес тарелку совершенно разваренного и чуть подогретого рагу из овощей с говядиной и чашку компота — вроде того самого, которым пытался напоить его Антон. Ассорти из всякой всячины на основе вишни, очень вкусное.

— Спасибо, — сказал Андрей, управившись с половиной порции и осушив чашку. — Можно ещё компота?

— Сколько угодно. И вообще старайтесь больше пить — у вас сильное обезвоживание.

Эней выпил вторую чашку компота и откинулся на подушку. Теперь мысли текли ровно, не захлебываясь в истерике.

— Вы не просто врач, вы ещё и священник, — сказал он уверенно. — Может быть, даже не простой.

— Да, — в голосе Романа Викторовича прозвучало некоторое удивление.

— И Костя — священник… и ещё шла речь о каком-то брате Михаиле… Не много ли на квадратный километр?

— У нас тут гнездо. Просто я епископ, ну и само собой, все священники моей епархии так или иначе приезжают ко мне.

— И вы так просто об этом говорите?

— А к чему тут сложности? Православную Церковь никто не запрещал. Вот если бы я был католическим епископом — тогда да, мне пришлось бы прятаться. Но и тут — что бы я сделал, если девать вас некуда, кроме как сюда? Вы мальчик умный, в два счёта все бы вычислили сами.

Энея слегка покоробил «мальчик».

— Там, в посадке… я видел странную вещь. Вы все так умеете?

Доктор развел руками, от чего халат разъехался на круглом животе.

— Не знаю. Надо попробовать. А кроме шуток, Андрей, — экзорцизм штука непростая.

— Я хочу научиться. Кем для этого нужно быть? Священником? Сколько времени учиться?

— Ф-фууух, — Роман Викторович потер лоб. — Андрей, я сейчас не готов к лекции по сакраментологии. И вы не готовы. Второй час ночи. Давайте спать, а завтра я вам всё объясню. Выздоравливайте.

Он выключил в кабинете свет и унес посуду на кухню.

Наутро лекция по сакраментологии тоже накрылась. Роман Викторович поднял Энея вскоре после того, как отправил в город за лекарством Антона, переменил повязки, наложив свежий вонючий компресс, и сказал, что должен уехать по делам, вверив пациента заботам Богдана — парня лет восемнадцати, чернявого и худого.

— Вы вчера поднимали один вопрос, на который у меня не было времени ответить. Сейчас тоже нет времени. Зато я раздобыл пособие, — врач улыбнулся довольно и положил на покрывало черную книжку без какого-либо титула на обложке. — Почитаете по свободе. Все равно заняться нечем.