В час, когда взойдет луна
Шрифт:
Но вскоре он осознал, что гений — это на 4/5 одержимость своим делом. Дольше всего он продержался в танце, но когда понял, что недостаточно одержим для нескольких лет в кордебалете, продвижения мелкими шажками в ведущий состав, а там и в солисты — ушел в трюкачи. Там
Он занимался этим семь лет, гастролируя по всей Европе и периодически наведываясь в Азию. Его специальностью были трюки на высоте и на транспорте. Удивительно, сколько в мире болванов, готовых платить деньги за то, чтобы вживую посмотреть, как человек на мотоцикле перепрыгивает между двумя двадцатиэтажными зданиями.
Семь лет — роковой срок для трюкача. Притупляется ощущение опасности, утверждаются привычки. Многие гробятся на восьмом году работы…
В Загребе, на восьмом году, он встретил Милену.
Но с тех пор, как она подарила мне взор, Леденящие вихри вошли в мои сны. И все чаще мне снились обрыв и костер, И мой танец в сиянии чёрной луны…— Тебе нужно заново учиться любить, — сказал монах.
— Зачем? — на самом деле, ему не было интересно. Разговор не заполнял пустоту, даже не отвлекал особенно. Ну, может быть, чуть-чуть. Движение лицевых мускулов, языка, какое-то шевеление мысли. Не чувства, воспоминание о чувствах, но лучше, чем ничего. Или не лучше? Проверить? Подождать?
Монах хмыкнул и принялся чистить луковицу.
— Либо ты научишься любить и через это спасешься, либо очень скоро умрешь.
Он запрокинул лицо, как пес:
— Полнолуние близко…
— И что? — спросил Игорь. — Они были и раньше, полнолуния. Только умирал не я.
— Вот поэтому, — кивнул монах. — Я, видишь ли, люблю тех, кто вокруг меня. Теперь люблю. Если бы мы с тобой с самого начала умели любить по-настоящему — не вляпались бы в то дерьмо, в которое вляпались.
Он надкусил луковицу — смачно, с хрустом, как яблоко.
— Про настоящее ты мне не объясняй. Я того, что между людьми бывает, по самые ноздри навидался. Если это настоящее — мне его даром не надо. Не знаю, как с тобой было, а под нами земля плыла. И… — Игорь чуть потянулся вверх по подушке, — я тогда на крыше ни о чём не думал, только о том, как хорошо нам было, и какое счастье, что я её встретил. Я вправду так думал. Было бы иначе — у меня бы тот трюк не получился.
Да, лучше. Это было далеко и неправда, и не с ним, но эта память была недавней, еще жила в мышцах.
Монах прикрыл глаза и медленно, с расстановкой прочел:
— Любовь долготерпит. Милосердствует. Любовь не завидует. Любовь не превозносится. Не гордится. Не бесчинствует. Не ищет своего. Не раздражается. Не мыслит зла. Не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает. Всему верит. Всего надеется. Все переносит.
…Мир сужался. Дело было даже не в преследователях. Просто из всех вещей на свете вкус остался только у двух: у крови жертвы и тела Милены.
Солнца он не видел уже давно.
— Она меня почти убила тогда, а я её — совсем. — Игорь закрыл глаза. — Испугался. Умирать не захотел. — Он скривился. — Я же трюкач-профи. Риск — мой любимый наркотик. Только это верняк был. Стена — и никаких шансов. И я её убил. Но это же сплошь и рядом бывает. За меньшее, вообще ни за что. Ты мне говоришь, ад настоящий, так он хоть настоящий… А это все что? Что, мои родители друг друга не поубивали? Ещё верней, чем мы с Миленой, даром, что оба живы…
Раньше ему от этой мысли, он помнил, хотелось выть, хотелось… рвануть куда-то и пробить эту хрустальную сферу головой — как на той старой картинке. Только не для того, чтобы посмотреть наружу, а чтобы сфера осыпалась с хрустом, разлетелась на мелкие безобидные кусочки — и что-то начало, наконец, происходить… Он помнил, он постарался это удержать.
— Верно, — согласился монах. — Мало кто сейчас умеет. Как и было предсказано давным-давно: по причине беззакония во многих охладеет любовь. Вот только ты — именно ты — от этого неумения стал серийным убийцей. Сколько у вашей парочки на счету?
Игорь не мог точно ответить на этот вопрос — особенно с учетом резни в Екатеринославе. Они с Миленой мотались по всей Восточной Европе. Жертв выбирали среди самых подонков, отпетых «козлов». Входили в ночной бар при низкопробной гостинице, интересовались, у кого тут можно разжиться «хрусталиком» или «пудрой». Дожидались конца его рабочей смены, для вида прикупив порцию дряни — а потом пасли его до ближайшей подворотни. Или же Игорь выдавал себя за сутенера, продающего девочку, и искал коллегу. Крови хватало на месяц, того, что находилось в карманах — на гораздо меньший срок. Сбережения Милены вышли через год, и Игорь освоил ещё одну ночную специальность — навыки трюкача вкупе с вампирскими кондициями сделали его хорошим вором. Вскоре присоединилась и Милена. Они никогда не трогали «гражданских», но два раза им пришлось отбиваться от охраны. После второго их стали искать плотно. Пришлось бежать на восток. Украина, в перспективе Россия, а потом — если выживут — Сибирь… Там, по слухам, такие как они могли даже легализоваться — если бы какой-то из местных кланов согласился использовать их как наёмников. На Сибирь они, впрочем, всерьёз не рассчитывали.
И в этом мире мне нечего больше терять, Кроме мёртвого чувства предельной вины. Мне осталось одно только: петь и плясать В восходящих потоках сияния чёрной луны…— Я, — сказал Игорь, морщась, — был убийцей ровно один раз. Ваши мне помешали, но если бы не они, я бы не остановился. Дозрел. Я потому лежу и не рыпаюсь. И лук твой долготерплю как от любви великой. А тех, кого мы ели, извини, я считать не могу. Если б я раньше с ними ближе познакомился, я бы их раньше убивать начал. Без всякой жажды. Но ведь и я не так уж плох. Не хуже других. И сильно это вам помешает? Коль до когтей у них дойдет? И правильно, что не помешает.