В час, когда взойдет луна
Шрифт:
Войдя, юноша увидел следы застолья — все ту же рыбную шелуху и скелеты, все те же стаканчики из-под «Алисы». Взял один стаканчик, понюхал… Нет, не пиво. Хорошо, что Костя не этот, как его, не имам. Или им только вино нельзя, а самогон можно? А вообще-то это, кажется, плохо. Потому что без причины так не пьют.
В комнате, кроме рыбьей братской могилы, был другой стол — сплошь заваленный печатными книгами и лепестками флеш-памяти. Планшетка, занимавшая почетное место посередине книжной свалки, видала виды и выглядела купленной на барахолке. Скорее всего, так оно и было.
Антон
Шум воды смолк, сменившись шорохом ткани, а потом из ванной вышел Костя, теперь уже в джинсах.
— Так, — сказал он совершенно трезвым голосом. — Я сейчас приберу все это говнище. А вам пока что одно кино поставлю. Будем считать это первым уроком. Кино старое, плоскостное ещё, довоенное, не моби. Вы по-английски рубите? Там субы английские.
— Может, я и без субов посмотрю? — предложил Антон. — На каком языке фильм?
— На арамейском. В основном, — сказал Костя, и Антон понял, что он не шутит. Это кто ж снимал на арамейском-то? Реконструкторы какие-нибудь? Сейчас даже если по университетам всех знатоков собрать, едва на зал наберешь… Что ж это они такие дотошные? Через пять минут просмотра Антон забыл, что фильм на арамейском и с субтитрами. Через десять минут — что фильм старый и плоскостной. Через полчаса — что фильм. Он забыл обо всем на свете.
Он дышал воздухом весеннего Иерусалима. Он, дрожа всем телом и сжимая кулаки, отсчитывал удары. Он, влекомый толпой зевак, двигался по iia Dolorosa.
Его отпустило, только когда фильм закончился.
— Это ты специально для нас подобрал? — уверенно сказал он, вспомнив, как уверенно Костя взял со стола нужную флешку: она лежала отдельно от всего остального барахла. — Чтобы не объяснить про священников и все прочее?
Священник с морпеховской скопой на плече молча кивнул. Да уж, сие есть тело Мое…
— Специально. Хотя объяснять всё равно придётся, от объяснений никуда не денешься.
— Тогда начинаем, — сказал Андрей. — Я утром на службе в монастыре был. Я правильно понял, что вот это вот, — он изобразил жест священника, поднимающего Агнца, — буквально?
— Правильно, — кивнул Костя. — Вот с того самого инцидента.
— Странно тогда, что этого, который в Игоре сидел, так плющило, — нахмурился Андрей. — Если самопожертвование… если дело в этом… то почему для варков доброволец — самый сладкий пряник? Ведь они, по идее, даже коснуться его не должны, не могут, не должны мочь… — справился он с предложением. Или… наше самопожертвование ничего не стоит?
— Неприятно, да? — в бороде прорезался оскал. — Наше самопожертвование, брат-храбрец — это смотря кто, чем и за кого… как пинч-граната. Человеку — ничего, примитивной технике — ничего, электронике — кранты. А тут имела место быть… ядрёна бонба. Почему Враг в конце фильма орал как резаный? Потому что цапнул больше, чем смог проглотить. И случилось с ним оттого сильное несварение. К сожалению, мы с вами, хлопцы — это
— Я понимаю, что это твое поле, — спокойно сказал Андрей, — но ты ерунду городишь. И в книжке у вас ерунда. Народы вырезать можно, а на чужую жену смотреть нельзя. Ближнего возлюбить надо, а бросить этого ближнего на съедение, потому что он изначально грешник и не на той стороне — пожалуйста. Подожди, — он наклонил голову, — Я вижу что действуете вы иначе — я не слепой. Но ты же взялся объяснять, как оно работает.
— Где вы раньше были, ребята, — с тоской сказал священник. — Год назад — где вы были? Меня только рукоположили, я был такой правильный попик, и голова у меня была полна правильных слов… И считал я, что если даже мне помочь можно, то… В общем, долго объяснять.
— Костя, а можно бестактный вопрос?
— Про это? — Костя щелкнул себя по горлу.
— Ну… в общем… да, — Антон сглотнул. — Ты же не всегда так пьешь? Это мы тебя как-то?
— Это вы, грешники, пьёте, — сказал Костя важно. — А мы, святые люди, умерщвляем плоть алкоголем.
А потом сменил тон на человеческий.
— Нервы у меня шалят. Как сюда приехал, так и начали. Я, понимаешь, когда рукополагался, думал — буду жить среди своих, буду… ну сам понимаешь.
— Не понимаю, — сказал Антон.
То есть, кое-что он понимал — но хотел убедиться. И был уверен, что Костя ответит. Потому и ответит, что мало Антона знает и не рассчитывает затягивать знакомство. «Эффект попутчика».
— Я среди своих, да, — признался Костя. — Только все «свои» — это гарнизон осажденной крепости, дошло? Ты присмотрись тут к людям. Они не просто живут — они ждут. Смерти ждут, очередной свободной охоты, конца света, чего-нибудь… А ожидание — это такая нервотрепка… И никогда не знаешь, что раньше рванет, эти, — он мотнул головой куда-то вверх, — или эти, — на этот раз кивок пошел в сторону окна.
— А… как они могут рвануть? — не понял Антон. — Восстание?
— Это вряд ли. Хотя совсем дальше на Запад был случай лет двадцать назад… — Костя принялся мять руками затылок, его тень на стене напоминала перекошенную — и очень большую — бабочку. — А вот в двадцать первом, представь, год назад всего, километрах в сорока отсюда людям в голову стукнуло, что первого марта Судный День наступит. Саваны шили всем поселком.
— И-и… что?
— Это у католиков было. Епископ гавкнул, отлучением пригрозил — большинство в сознание пришло. А меньшинство шьет себе и даже от воды отказывается, как будто они староверы. Мы с ног сбились, а потом то ли кто-то решил, что конец света должен непременно состояться, то ли… Короче, тюкнул какой-то, что у нас беспорядки. Вооруженные. И свалилась в деревню следственная группа прокуратуры плюс СБ, плюс отряд быстрого реагирования… эта зараза, что тюкнула, надеялась наверное, что либо власти деревенских за жабры возьмут, либо от одного появления моторовцев что-то начнется, в общем, пойдут все строем в рай.