В час, когда взойдет луна

Чигиринская Ольга Александровна

Антон чувствовал, что Косте не хватает слов. Он знал это состояние, когда ты, внутри, точно понимаешь, как оно, а вот передать другому не получается. И ты машешь в воздухе руками, потому что у слов и экрана на измерение меньше, чем нужно, и хорошо, если через неделю-другую начинают потихоньку сползаться правильные, ясные формулировки… Сейчас он почти видел то, что пытался описать Костя — множественное движение, попытку собрать одновременно миллионы головоломок — только в человеческом мире судьба собираемой картинки не зависела от того, опустятся ли у элемента руки. От случайного приступа злобы или страха. Или, если подумать, и от неслучайного.

А

Андрей слышал только слова. В его жизни не было места случаю или чужому выбору. Это… — сообразил Антон, — профессиональное, наверное. Если план не выдерживает контакта с реальностью, значит, это плохой план. Небрежный. Неграмотный. Или… в его картине мира это, наверное, недопустимо даже — чтобы рядовые участники тоже творили план на ходу… Он попытался представить себе это переплетение миллиардов вероятностей… Бог — информационный наркоман, наверное… Он должен был быть им, чтобы нас создать…

Но как это показать человеку, который обучен рассматривать и случайность, и свободную волю как помехи?

Да никак. Наверное. Такой человек должен это… как там у Хайнлайна? — грокнуть.

— Ладно, — примирительным голосом сказал Андрей. — С тем, что я здесь, очень трудно спорить. Скажи, тут для нас двоих есть какая-нибудь работа? Физическая.

— Этого добра тут полно, — священник встал, чтобы проводить его до двери. — Всё, бывайте, приходите завтра. Буду трезвый, обещаю. Как-никак пятница.

* * *

Отец Василий один раз объяснил Косте, что такое ад, и тот полностью согласился: ад — это когда жарким летним утром ты просыпаешься с тяжкого бодунища и вспоминаешь, что сегодня воскресенье и тебе идти служить.

Утро было хоть и не летним, но по-летнему жарким, бодунище был не то чтобы ужасающим — но таким, конкретным. Пили накануне именно с отцом Василием. Отец Василий — по традиции, а Костя…

Это, наверное, самое мерзкое в человеке — всё, решительно всё может ему надоесть. Лучший друг, с которым можно проговорить ночь напролёт. Женщина, от чьего взгляда забывал дышать. Страна, город — все это может съесть рутина. И даже… даже…

…Как раз посередке службы Костя увидел, что при возгласе «Оглашении, изыдите!» террорист Андрей взял да и изошел.

Была у Кости мысль, что изошел он не вследствие слишком буквального понимания возгласа — а потому что тётка Леся, баба вообще-то добрая, но о Боге очень ревностная, что-то такое ему сказала. В другое время и в другом месте Костя бы матюкнулся, и, может быть, вслух, но тут, в храме, да ещё и в алтаре, он не позволял себе такого даже мысленно.

Но думать об этом было некогда, потому что диакон уже принес потир и дискос, и сказал тихонько: «Да помянет Господь Бог священство твоё во Царствии Своём».

А ведь совсем недавно он чувствовал, что лишь во время Литургии живет по-настоящему, а остальное время было — «до» и «после». Да, оно было наполнено важными делами, но у него и цвет был другой, и запах, и текло оно совсем не так.

— Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся, — он поднял над престолом хлеб и вино, но мысли были заняты не Богом, а террористом.

После службы он нашел Антона.

— Что там случилось-то?

— Где? — не понял пацан. — А, там… Да тётка сказала Андрею: молодой ещё, можешь для Бога и постоять. А тот встал с лавки. Ну и все.

Костя кивнул. Так он и думал.

— Обедать останешься? Я тебя потом до Хороброва подкину.

— Нет. Андрей сказал — пешком пойдем.

От

Выбудова, где служил сегодня Костя, до Хороброва было семь километров. Староста привезла его на службу и обещала отвезти обратно. Конечно, удобнее было бы жить вместе с владыкой и пользоваться служебной машиной, но ещё год назад Костя решил получить хоть какое-то богословское образование и перебрался в Августовку, чтобы брать уроки в монастыре. Так что транспорт теперь предоставляла община. Костя мог бы купить машину, зарплаты помощника врача хватало на взносы, а доходов священника — на жизнь; но как-то всё не складывалось… И вот сейчас прошибло: не складывалось потому что он не хотел здесь жить. Привязываться к месту.

«Жрать, — подумал Костя. — Жрать хочу. Потом все остальное. Если они пешком — догоню. А дома — сразу спать».

Чувство долга тут же завопило, что отец Януш ещё звал поговорить о сочинении по нравственному богословию. Нехорошие предчувствия были у Кости связаны с этим разговором. Он взял тему «Добродетель целомудрия», надеясь содрать все у Соловьева — и обнаружил, что неспособен даже своими словами переписать соловьевские главы. И тут его крепко выручил Антон. Сел, нужный кусок прочитал, макушку почесал — и за вечер сочинение было готово. Костя, проверяя его, ничего такого догматически крамольного не обнаружил — а для верности ещё и ошибок наставил, какие делал обычно. Неужели отец Януш разобрал, что к чему?

Он попрощался с Антоном, немного побродил по деревне и напросился на обед к тёте Лесе. Может, это было и не совсем хорошо — зайти к человеку пожрать, а потом делать ему выволочку, но Костя рассудил, что пожрать он, как пастырь, имеет право, а сделать выволочку, опять же как пастырь, обязан.

Умяв миску картошки со шкварками и добравшись до домашнего кваса, он как бы невзначай спросил:

— Тiтко Леся, а шо ви тому новому парубковi сказали, що вiн з церкви гайнув?

— Молодi — вони такi пундишнi всi, — тётка Леся поджала губы. — Сказала, що насидиться ще, як з церкви вийде — а перед Богом стоять треба. Старi, й тi стоять.

— Тiтко, — вздохнул Костя. — Вiн хворiв був. Тiльки вiвторка на ноги звiвся.

— Вiвторка на ноги звiвся. А сьогоднi Райцi дрова колов, — она снова слегка скривилась, показывая свое отношение к тем, кто работает в Господень день. — Як колоти може, то й постояти може. [44]

Костя опять вздохнул. Перед этой непрошибаемостью местных баб пасовал иногда даже владыка Роман. И что им ни говори, и сколько про субботу и человека ни напоминай, а даже хорошее дело, не в очередь сделанное, не в заслугу, а в укор поставят. И ведь добрые же люди. Действительно добрые. Свались тот же Андрей у той же тетки Леси на пороге — сама бы затащила в дом, перевязала, ухаживала и даже не спросила, как звать. Просто заворот какой-то в мозгах, и не знаешь, как и разворачивать.

44

— Тетя Леся, а что вы тому новому пареньку сказали, что он из церкви вылетел?

— Молодые, они такие гордые все. Сказала, что он насидится еще, когда из церкви выйдет, а перед Богом стоять нужно. Старики и те стоят.

— Тетя… Он же болен был. Только во вторник на ноги и встал.

— Во вторник на ноги встал. А сегодня у Райки дрова колол. Если может колоть, может и постоять.