В час, когда взойдет луна
Шрифт:
— В каком смысле?
— Он учил меня обращаться с оружием. И не только.
— Это плохо. — Игорь закурил наконец. Запах горелой травы ему, кажется, совершенно не мешал.
— Это плохо только если он действительно крыса. Но я не верю, что он.
— Потому что этого не может быть?
Андрей поморщился…
— Да. Но про поляков он тоже знать не мог. Если дядя Миша не сказал мне, он не сказал и ему. Каспер не мог знать, и ему нечем было их отследить. Некем. Он… часто спорил с дядей Мишей. Ростбиф считал, что в хозяйстве любая веревочка сгодится, а Пеликан, он не со всеми был готов иметь дело.
— Тактика, хлопцы, тактика, — напомнил Костя. — Куда мы двинемся? Как? Где будем искать того человека? Где, извините грубый прагматизм, гроши возьмем?
— Деньги на первое время есть. База тоже есть. Первое дело — перебраться через границу всем цирком.
— Стопом? парами? как разобьемся?
— Священник должен быть в паре со мной, — сказал Игорь.
— Нет, — возразил Эней. — В паре с тобой буду я.
— Твои похороны, — фыркнул Игорь.
— Никаких похорон, — сказал Костя. — В паре с Игорем иду я. Или ша, никто никуда не идет. Командир, ты что, спал на катехезе? Если мы будем мыслить по-старому, лучше ни с чем не затеваться вообще.
Все замерли в напряженном молчании. Эней стиснул ножны-трость так, что пальцы побелели — а потом разжал руку и сказал:
— Да. Я был не прав.
— Слушайте, — сказал Антон, — а почему парами-то? Почему не вчетвером? Муж, жена, брат, сын-подросток… — он улыбнулся. — Семья…
— И кто у нас будет женой? — покосился Костя. — Спичку потянем или посчитаемся «эники-беники»?
— Не в этом дело, — отмахнулся Эней. — А в том, что на всех точках есть наши с Игорем данные, все, что они могли собрать. Включая генматериал — на меня. Я там в мотеле его много оставил. Накроют одного — накроют всех. А парами легче смываться.
Вот, значит, почему он не стал настаивать на том, чтобы идти в паре с Игорем.
— Я тут карту одолжил, — Эней достал из сумки и развернул старую, проклеенную во многих местах для сохранности скотчем бумажную карту. — Долгих бросков делать не будем. Красное — Жовква — Рава-Русская — Томашув-Любельский. В каждом городе — встречаемся и обсуждаем лучший маршрут на завтра. До Красного я уже просчитал. Можно трассой — сначала 16-1, потом — М-12. Можно автобусом до Зборова, а там до Красного электричкой.
— Значит, транспортом идёт ваша пара. Потому что… Потому что вот, — он показал на Игоря, незаметно сникшего в траву. Только что полулежал, опираясь на локоть и, подтянув свои длинные ноги, принимал оживленное участие в обсуждении — и как-то внезапно, словно подстрелили, заснул, спрятав лицо в лопухи и закрыв руками голову.
— Все, готов, — вздохнул Костя. — Боролся, сколько мог. Раньше его в восемь отрубало. И так весь день, только в семь растолкать сможем, и то будет вареный. Так что — да, только транспортом.
— И, — сделал вывод Антон, — встречу можно назначать только между нашей ночевкой и вашей дневкой. Щель — между семью и одиннадцатью вечера и пятью и десятью утра?
— Вечером лучше, — сказал Костя. — Вечером он бодрее.
— Я подключусь и посмотрю расписание, — Антон поднялся.
— Давай, — одобрил Андрей. — А мы с Костей сейчас отнесем его к гвардиану. А то он и не заметит, как его муравьи съедят.
Костя взял данпила под мышки, Андрей — под коленки. Он был не столько тяжелым, сколько громоздким — безвольные руки и ноги мешали, голова болталась. В «бункере» Игоря уложили на отведенный ему топчан, застеленный одеялом и спальным мешком.
— После непродолжительной гражданской панихиды тело было предано земле, — не удержался Антон.
— Тоха, — выдохнул Костя. — Нашему кумпаньству и одного данпила с извращенным чувством юмора хватит с головой.
— Ещё неизвестно, — Андрей вытер лоб. — Ему нужно пережить ещё одно полнолуние. Ты забыл?
Началось с запахов. Воздух в подвале — в келье? — был очень свежим и Игорь, если бы захотел, мог бы по аромату цветов, по вкусу травы описать сад вокруг сторожки. Три года назад он просто опьянел бы от одной этой рвущейся в голову весны. Сейчас — только регистрировал. Бензин был бы не лучше и не хуже. Потом…
Психотерапия брата Михаила оказалась проста: благодари. Каждое утро, каждый вечер, за каждого человека и за каждый цветок, за все, что ты имел и за все, что потерял и за все, что ещё будешь иметь и потеряешь. Через «не хочу», через «не могу», через «тошнит уже».
Он прошел через «не хочу», «не могу» и «тошнит» — и где-то на четвертый день что-то начало пробиваться. Вертя в пальцах кленовый листок, он поймал себя на том, что наслаждается его свежестью, сладковатым запахом и лапчатой формой.
…Из благодарности родилась радость — Игорь понимал психологический механизм, который тут заработал, это все равно что американский «keep smiling» — натяни на морду улыбку, заработает обратная связь и поднимется настроение. Благодари за простые вещи — и рано или поздно найдешь их стоящими благодарности. «Всего лишь самовнушение, дружок. Не обольщайся. Ты просто подключаешься к весёлому массовому психозу, которым здесь живут люди. Сознательно. Браво. Хороший ход. Ещё немножко — и будешь совсем как этот монах, который начал с профессорской кафедры, а кончил должностью сторожа при свинарнике».
Эти мысли не нравились Игорю, раздражали — и это тоже само по себе было хорошо. Он злился — значит, оживал.
Его побаивались в деревне — как побаиваются всех, кто гуляет преимущественно после темноты. Он знал: если бы не монахи — его быстренько тут оприходовали бы. И никого за это не осуждал — именно это он и заслужил по большому счету. Что ж, гордости у него никогда не было, это не открытие. Он жил милостью людей и нисколько этим не смущался — особенно когда находился среди семинаристов. Ребята были очень разные и очень славные, и это тоже было счастьем и удачей. Потому что когда вместо вялой приязни он ловил себя на злобе, желании уязвить или унизить, рассчитаться злом за поданную милостыню, он знал, что это — чужое. Что в него опять стучатся снаружи.